— Пи помножить на радиус в квадрате.
— Посчитай.
— Надо идти в кабинет за калькулятором.
— Бегом!
Эрленд сидел в постели и представлял себе новый дом. Сводчатые окна, винтовая лестница между этажами, белые оштукатуренные стены, летняя мебель пастельных тонов, полевые цветы в крынках, кованный диван в гостиной, полный подушек, антиквариат и хайтек в красивом сочетании, люстра над обеденным столом, сделанным из старой двери с массивным стеклом поверх столешницы.
— Почти сорок квадратных метров в каждой башне, — сказал Крюмме и шлепнулся обратно под одеяло. — А еще эта… перемычка, о которой ты говоришь.
— Ее можно перестроить в стеклянные переходы между комнатами на каждом этаже. Там тоже можно поставить мебель. Диван с видом, стеклянная веранда, бар?
— Никакого бара в доме с детьми, мышонок.
— Окей, бар для молочных коктейлей. Тогда получается, каждый этаж будет около семидесяти — восьмидесяти квадратных метров. Три этажа — это двести квадратных метров! Все равно что жить в голландской мельнице, Крюмме. Помнишь эту крошечную гостиницу, переделанную из мельницы, там было всего семь номеров, и мы там жили, когда ты делал репортаж о марихуане в качестве болеутоляющего в голландских домах престарелых?
— Такое не забываешь. Ты помогал им раскуривать трубки, и фотограф еле удерживал тебя за кадром. Но твоя идея просто гениальна, Эрленд! Просто-напросто гениальна! И я совсем проснулся. Большое спасибо!
Через десять минут Крюмме опять храпел. Эрленд же лежал и размышлял, как могут звать эту девочку с косичками и удочкой.
…
После захоронения урны он отправился на Несхов. Из того, что Тур отказывался говорить с ним по телефону, он не делал выводов. Совесть велела ему появиться на хуторе после долгого перерыва. Но когда туда приехала Турюнн, он умыл руки и пустил все на самотек. Они больше не были одни. Он вспомнил, как впервые увидел Турюнн в больнице у постели больной матери, ему не понравилось, что она приехала, хотел, чтобы она отправилась обратно в аэропорт. Но в ней была хватка. Ее было не запугать. К тому же она понимала, что Несхов важнее работы в Осло, и это вызывало настоящее уважение.
Погода установилась ясная. Но ненадолго, тучи вдалеке уже готовились разразиться дождем. Он снизил скорость и свернул на аллею. На пассажирском сиденье лежал пакетик венских булочек. Извинение за долгое отсутствие. С другой стороны, у него было много дел на работе, когда он вернулся из Дании, фру Марстад взяла больничный из-за теннисного локтя, совершенно идиотский диагноз, подумал он. Теннисный локоть от того, что она прибирала и поднимала покойников.
Тур был на кухне один, печка топилась, он сидел с газетой.
— Ты стал носить очки? Да, вообще-то странно, что ты так долго обходился без них.
— А, это ты, — сказал Тур.
— Ты же видел мою машину. А где…
— Он отдыхает. А Турюнн поехала покупать новый телевизор. Зачем ты поведал половине Норвегии о крысах?
— Я не рассказывал о них половине Норвегии. Рассказал только твоей дочери. Что, телевизор сломался?
— Ему было четырнадцать лет.
— Тогда чего было ожидать, полагаю, его часто смотрели. Как нога?
— Ужасно. Она и потом будет без движения.
— Не навсегда же?
— Нет. Но слишком долго. А у меня новый опорос через десять дней, и я не успею.
— У тебя есть сменщик.
— Да, есть, — сказал Тур и бросил газету на стол, сделал вид, что внимательно читает.
— У меня с собой венские булочки, я поставлю кофе?
— Надоели эти венские булочки.
— Ты в плохом настроении?
Тур не ответил, только шумно дышал носом, уставившись в газету.
Он сполоснул кофейник и ждал, что Тур начнет его распекать за то, что выбросил хорошую гущу, но тот спокойно сидел в своих очках.
— У меня появилась парилка, — сказал Маргидо и залил кофейник свежей водой.
— Что?
— Парилка.
— Это еще зачем?
— Приятно.
— Ты что, спятил? — сказал Тур.
Он поставил кофейник на плиту, включил ее на полную мощность.
— Пойду, разбужу… отца.
— Ему наверняка тоже надоели булочки. Какого дьявола нужна парилка?
Отец спал. В комнате воняло, окно было закрыто. Ночной столик и пол перед кроватью были усеяны книгами и старыми газетами.
Маргидо раздвинул занавески и открыл окно, старое лицо сморщилось и, фыркая, отвернулось от света.
— Ты что это спишь посреди бела дня, — сказал Маргидо. — Кофе готов.
— А-а.