— Здесь странно пахнет, — сказала она.
Поднесла лицо к раковине и принюхалась.
— Пахнет мочой! — сказала она и посмотрела на отца, он не оторвал взгляда от газеты.
— Скажи, ты писаешь в раковину?
— Да, — ответил дедушка из гостиной.
— Заткнись! — крикнул отец.
— Господи! Это же кухня! — воскликнула она. — Как ты можешь стоять тут и…
— Каждый день, — сказал дедушка.
— Так не пойдет! — сказала она и швырнула кастрюлю на стол. Отец облизал губы несколько раз, ответил на ее взгляд. — Одно дело, когда от тебя воняет, ты не можешь как следует помыться, а тут ты стоишь посреди кухни и писаешь в раковину? Я вообще-то тоже здесь живу. И в этом я не участвую! Свинья!
— Тебе же меньше работы. С биотуалетом.
— Тогда выходи на двор. Вполне можешь завернуть за угол со своими ходунками, ни льда, ни снега уже не осталось!
— Это мой дом. Моя раковина.
— Теперь, значит, так? Кажется, совсем недавно ты говорил, что это и мой хутор! От которого я отказываюсь.
— Ты от него отказываешься? — спросил он.
Она поспешила ответить:
— Не сегодня. Сейчас я готовлю обед, а ты перестаешь писать в раковину. И закончим с этим.
— Значит, ты отказываешься? Но тогда… тогда все это ни к чему. Все бессмысленно. Тогда я отправляю всех свиней на бойню, разношу все к чертям, и все. Пошел звонить на бойню.
Он стал подниматься, ухватившись за ходунки.
— Хватит ерунду болтать! Садись! — сказала она.
Она принялась чистить картошку, повернувшись к нему спиной, но краем глаза видела дедушку в гостиной, он сидел лицом к проему, новые очки блестели.
— Все должно быть для чего-то. И если ты не хочешь вступать в наследство, то…
— Я же не могу принимать решение немедленно, — сказала она.
— Тебе тридцать семь. Даже пятилетки здесь в деревне понимают, что хутор перейдет к ним.
— Боже мой. А раньше? Когда твоя мать была жива и ты здесь работал? Я была в Осло и понятия об этом не имела. Тогда для чего это было? Для кого? Не говори, что для меня.
— Тогда была жива мать. Она была здесь. И смысл был.
— Она была твоей матерью! К тому же старой!
— Я так не думал.
Она порезалась овощечисткой, но не обратила на это внимания, вода смыла кровь, и она продолжала чистить картошку.
— А если бы не случилось этого с твоей ногой… Ты бы ни за что на свете не стал от меня требовать решения…
— Я думал, ты хочешь. С самого Рождества, когда мать умерла.
— Я не знаю, говорю же! Не сейчас, по крайней мере. Может, потом.
— Я должен знать, что ты хочешь, что это кому-то нужно. Иначе все бессмысленно. Здесь дела не идут. Тебе надо об этом задуматься. Ты наследница.
— Наследница. Ха! И что мне с этим делать, а? Продать квартиру в Осло и инвестировать в хутор? Прямо сейчас?
— Да.
— Ты совсем рехнулся? — спросила она, обернувшись к нему. — Ты ходишь здесь, вечно недовольный, писаешь в раковину на кухне, а я должна… Даже не думай!
— Не думать?
— Да, не думай.
— Ладно. Не буду думать.
Она заклеила ранку на пальце пластырем, поставила вариться картошку и приготовила белый соус, добавила рыбных котлет, креветок, специй, все молчали, больше всего ей хотелось запереться в своей комнате и поплакать. Она наследница, вдруг стала наследницей. Не через десять лет, когда отец выйдет на пенсию, а прямо сейчас. На хуторе, который вот-вот развалится из-за запущенного хозяйства и плохого содержания.
Они ели молча. Отец съел мало и ничего не сказал про еду. Дедушка ел с аппетитом. Было очень неприятно сидеть так близко к ним и не разговаривать, не знать, куда девать глаза. Она остановила взгляд на ноже и вилке и на дворе за занавеской, где птицы переживали дни своего величия. Похоже, они единственные здесь на хуторе, кроме свиней, радовались новому дню и думали, что мир стоит, как прежде.
Отец сунул последнюю картофелину в рот, сложил вилку с ножом на тарелке и поднялся на ходунках. Она надеялась, он собрался не в туалет в прихожей, не то ее вырвет. Но он пошел в гостиную и захлопнул за собой дверь. Она переглянулась с дедушкой.
— Да-да, — сказал он.
Помыв посуду, она поднялась к себе. Дедушка уже отдыхал в своей комнате. Она тихо включила радио, открыла окно и закурила, сидела, спрятав подбородок в ладонях, и любовалась видом. Скоро зазеленеют деревья, вот-вот уже апрель, земля сопреет и набухнет, и в прибрежных камнях проснется жизнь. Ну почему так резко, может, она могла бы… перестроить свинарник или начать какое-нибудь новое дело потихоньку. Ей нужно время, чтобы получить сельскохозяйственное образование или организовать здесь собачий бизнес. Школу для собак. Или собачий пансионат в свинарнике, он отлично для этого сгодится. И большие выгулы рядом с амбаром, которые надо сперва покрыть булыжником и травой. До центра Трондхейма всего двадцать минут на машине, еще меньше, чем от Осло до клиники. И она совершенно свободна.