– Всё хорошо, – тянула она ласково и опять накатывала у него под нижней челюстью. – Ещё маленькую операцию сделаем – и всё.
– Как? – осунулся Федерау. – Зачем же, если всё хорошо, Евгения Устиновна?
– А чтоб ещё было лучше, – бледно улыбнулась она.
– Здесь? – показал он режущим движением ладони по шее наискосок. Выражение его мягкого лица стало просительное. У него были бледно-белесые реденькие волосы, белесые брови.
– Здесь. Да не безпокойтесь, у вас ничего не запущено. Давайте готовить вас на этот вторник. – (Мария записала.) – А к концу февраля поедете домой, и чтоб уж к нам не возвращаться.
– И опять будет «проверка»? – пробовал улыбнуться Федерау, но не получилось.
– Ну, разве что проверка, – улыбнулась в извинение она. Чем она могла подкрепить его, кроме своей утомлённой улыбки?
И, оставив его стоять, а потом сесть и думать, она пошла дальше по комнате. По пути ещё чуть улыбнулась Ахмаджану (она его резала в паху три недели назад) – и остановилась у Ефрема.
Он уже ждал её, книжку синюю сбросив рядом. С широкой головой, с непомерно утолщённой, обинтованной шеей и в плечах широкий, а с ногами поджатыми, он полусидел в кровати каким-то неправдоподобным коротышкой. Он смотрел на неё исподлобья, ожидая удара.
Она облокотилась о спинку его кровати и два пальца держала у губ, как бы курила.
– Ну, как настроение, Поддуев?
Только и было болтать что о настроении! Ей поговорить и уйти, ей номер отбыть.
– Резать – надоело, – высказал Ефрем.
Она подняла бровь, будто удивилась, что резать может надоесть.
Ничего не говорила.
И он уже сказал довольно.
Они молчали, как в размолвке. Как перед разлукой.
– Ведь опять же по тому месту? – даже не спросил, а сам сказал Ефрем.
(Он хотел выразить: как же вы раньше резали? Что ж вы думали? Но, никогда не щадивший никаких начальников, всем лепивший в лицо, Евгению Устиновну он поберёг. Пусть сама догадается.)
– Рядышком, – отличила она.
(Что ж говорить тебе, горемыка, что рак языка – это не рак нижней губы? Подчелюстные узлы уберёшь, а вдруг оказывается, что затронуты глубинные лимфопути. Этого нельзя было резать раньше.)
Крякнул Ефрем, как потянувши не в силу.
– Не надо. Ничего не надо.
Да она что-то и не уговаривала.
– Не хочу резать. Ничего больше не хочу.
Она смотрела и молчала.
– Выписывайте!
Смотрела она в его рыжие глаза, после многого страха перешагнувшие в безстрашие, и тоже думала: зачем? Зачем его мучить, если нож не успевал за метастазами?
– В понедельник, Поддуев, размотаем – посмотрим. Хорошо?
(Он требовал выписывать, но как ещё надеялся, что она скажет: «Ты с ума сошёл, Поддуев? Что значит выписывать? Мы тебя лечить будем! Мы вылечим тебя!..» А она – соглашалась. Значит, мертвяк.)
Он сделал движение всем туловищем, означавшее кивок. Ведь головой отдельно он не мог кивнуть.
И она прошла к Прошке. Тот встал ей навстречу и улыбался. Ничуть его не осматривая, она спросила:
– Ну, как вы себя чувствуете?
– Та гарно, – ещё шире улыбнулся Прошка. – Оци таблетки мэни допомоглы.
Он показал флакончик с поливитаминами. Он уж не знал, как её лучше удобрить. Как уговорить её, чтоб она не задумала резать!
Она кивнула таблеткам. Протянула руку к левой стороне его груди:
– А тут? Покалывает?
– Та трохи е.
Она ещё кивнула:
– Сегодня выписываем вас.
Вот когда обрадовался Прошка! Так и полезли в гору чёрные брови:
– Та шо вы?! А операции – нэ будэ, ни?
Она качала головой, бледно улыбаясь.
Неделю его щупали, загоняли в рентген четыре раза, то сажали, то клали, то поднимали, водили к каким-то старикам в белых халатах – уж он ожидал себе лихой хворобы – и вдруг отпускали без операции!
– Так я здоров?!
– Не совсем.
– Оци таблетки дуже гарны, га? – Чёрные глаза его сверкали пониманием и благодарностью. Ему приятно было, что своим лёгким исходом он радует и её.
– Такие таблетки будете сами в аптеках покупать. А я вам ещё пропишу, тоже попьёте. – И повернула голову к сестре: – Аскорбиновую.
Мария строго наклонила голову и записала в тетрадь.
– Только точно три раза в день, точно! Это важно! – внушала Евгения Устиновна. (Внушение было важней самого лекарства.) – И придётся вам поберечься! Вам не надо быстро ходить. Не надо поднимать тяжёлого. Если наклоняться – то осторожно.
Прошка рассмеялся, довольный, что и она не всё на свете понимает.
– Як то – важкого нэ пиднимать? Я – тракторист.
– А вы сейчас пока работать не будете.
– А чого ж? По бюлэтню?
– Нет. Вы сейчас по нашей справке получите инвалидность.
– Инвалидность? – Прошка диковато на неё посмотрел. – Та на якэ мэни лыхо инвалидность? Як я на ии жить буду? Я ще молодый, я робыть хочу.