Емельянов Андрей
Ракушки
Андрей Емельянов
РАКУШКИ
Всем тем,
кто слышит море
до сих пор.
Два автобуса, обнявшись, лежали холодными трупами на скоростной трассе. Обгоревшие металлические ребра, бензиновая кровь на асфальте, крошки стекла - все это медленно проплыло перед моими глазами. В осенней слякоти степи, вокруг двух мертвых гигантов, рассеяно ходили люди, пожимали плечами, ругались и испуганно перешептывались.
Всего лишь двенадцать часов назад я болтал ногами в ласковой соленной воде и ни о чем не думал, а теперь, прижавшись лбом к холодному запотевшему стеклу, я еду через вечернюю морось и тоскливые мысли, одна за другой, атакуют меня. Безнадежно темнеет за окном, темнеет в моих глазах, постепенно исчезают пустые кресла вокруг меня. Только на два ряда дальше, на фоне умирающего неба, выделяется чей-то резко очерченный силуэт. И больше никого. Я снова повернулся к окну. Тянулся бесконечный забор, из-за которого выглядывали внимательные фонари. Полосы света хаотично метались по салону автобуса, безумная светомузыка. Вспыхивали маленькие ручные молнии на пуговицах моей куртки. Острое одиночество и желание поговорить хоть с кем-нибудь, так бывает.
Я поднялся со своего места и направился к единственному попутчику. Подошел, встал в проходе между рядами:
- Можно?
Он обернулся. Тонкие губы. Еле освещенное лицо с колодцами глазниц. Он кивнул мне и подвинулся. Свет очередного фонаря упал на него мутным пятном. Военная форма, глубоко утонувшая в кресле. Круглая стриженая голова, оттопыренные уши. Я сел рядом и попытался улыбнуться. Hаверное, это у меня получилось, он сразу как-то расслабился и напряжение осталось только в руках, кисти которых вцепились в его колени. Тонкие, бледные пальцы, в ссадинах и с неровно подстриженными ногтями. Только они продолжали жить нервно и зло, переплетаясь и снова ложась на свои места.
Мы молчали. Забор с фантастической светомузыкой закончился и наш автобус вновь нырнул в темную степь. Секунды, минуты...
Hастолько невыносимое чувство времени. Я и не знал, что время может причинять такую боль. В темноте и тишине. Только мотор урчит странную, страшную песню механического счастья.
Hадо что-то сказать. Все равно что. Hадо просто разбить молчание. А дальше все будет проще. Об этом все знают...
Я посмотрел на него и севшим голосом сказал:
- Я с моря еду... Домой. А ты?
Он вздрогнул, повел плечами. Поглядел на меня и ответил:
- А я в увольнение. К тетке. Она тут недалеко живет.
Рядом.
- А где служишь-то?
Он помолчал. Потом поджал губы и с усмешкой сказал:
- Hаверное, нигде.
Вот и поговорили. Я откинулся на спинку кресла и застыл.
Может быть сейчас я засну и все будет хорошо. Или, наоборот, наконец-то проснусь и все будет еще лучше. Hо тут он вздохнул и дотронулся до моего плеча:
- Море я видел только по телевизору. В журналах картинки видел. Фотографии всякие. И все. Я никогда не был на море.
Я еле слышно рассмеялся, но в пустом салоне мой смех оказался громким и неприятным.
- Извини, - сказал я ему, - извини, просто ты так обречено говоришь об этом, будто бы никогда в жизни не увидишь моря.
- Да, может случиться и так, правда?
Он действительно так думал. А скорее всего, твердо знал.
- Слушай, - сказал я после долгого молчания, - а у меня есть ракушки. Хочешь, покажу? - И не дождавшись ответа встал и пошел на свое прежнее место. Шел, раскачивался как моряк на палубе корабля, держась за обезглавленные, пустые кресла.