— Пойду рисовать, — обиженно кидает через плечо Хенджин и скрывается в спальне, напоследок громко хлопнув дверью.
Черен еще час или два, если не все три занимается уборкой: выносит рассортированный мусор, пылесосит, моет пол, чистит плиту и раковину на кухне, чистит диван, вылизывает санузел. Такой безупречно стерильной ее квартира не была никогда, по крайней мере на памяти Черен столь мощного клининга не приключалось.
Полуденное солнце давно опустилось на город, время бежит с такой скоростью, что кажется, будто прошло минут пять от силы, в действительности — целый час.
Хенджин вышел из комнаты всего один раз в туалет, а затем мышкой скользнул обратно, плотно закрыв за собой дверь.
Черен окидывает взглядом слепящую белизной ванну и такой же унитаз, делает глубокий вдох, умывается холодной водой и принимает решение, глупое, но по велению сердца. Она идет в спальню, ее рука замирает на ручке, но то лишь секундная заминка. Черен заходит, внутри все залито солнечным светом, в его лучах Хенджин похож на полубога. Она могла бы сравнить его с древнегреческим Аполлоном, только тот одет в хитон, а Хенджин в заляпанные красками шорты и алкоголичку, из-под которой при особо усердных взмахах кистью выглядывают соски, отражая металлом пирсинга свет.
Он не обращает внимания на ее появление в комнате, продолжает увлеченно орудовать инструментом. На стене дикое разноцветное месиво, пока не ясно, что именно он хотел изобразить, но она и не пытается понять. Ей сложно оторвать взгляд от Хвана, он манит ее, и тем, что влечет - отталкивает. Желания равно слабость. Терять, в общем-то, уже почти нечего, в очередной раз.
Черен мягко ступает по полу, застеленному прозрачной пленкой, аккуратно обходит несколько ванночек с брошенными в них валиками, безуспешно старается не наступать на свежие капли краски.
Легкое шуршание заставляет Хенджина обернуться, он взволнованно облизывает губы, замирает, наблюдая, как она надвигается на него, подобно цунами, сокрушающе и неизбежно.
Черен близко настолько, что чувствует легкий запах пота, исходящий от Хвана, и отголоски парфюма, которым он пользовался с утра. Есть что-то животное в ее резкой реакции на его запах: ноздри раздуваются, стремясь набрать в легкие как можно больше воздуха, пропитанного его духом, в низу живота заметно тяжелеет, а сердце ускоряет свой ход.
— Решила поговорить все же? — с сарказмом спрашивает парень, зная заранее, что прямого ответа на свой вопрос не получит.
Черен проводит указательным пальцем от его плеча до линии груди, запускает руку под майку и медленно кружит вокруг соска, царапая остро заточенным ноготком. Хенджин вздрагивает всем телом, когда она зажимает между двумя пальцами штангу и сдавливает мгновенно напрягшуюся горошину. Кисть выпадает у него из рук, оставляя потеки краски на полу, на их одежде, тихо брякается об пол, но никто этого не замечает.
— Что ты делаешь? — хрипло спрашивает Хван.
— Я… Просто… Давно хотела, короче.
Черен не может сформулировать мысли, и уж точно не способна выкатить свой мотивационный лист прямо сейчас. Не тогда, когда Хенджин так близок и доступен и они в кой-то веке оба трезвы и в полной мере понимают, что происходит, а это значит, что потом пути к отступлению не будет. Каждый должен принять ответственность за свой выбор и нести последствия.
Хенджин притягивает ее к себе, укладывает одну руку ей на талию, второй приподнимает подбородок, устанавливая зрительный контакт. Шторы раздвинуты, они стоят напротив окна и солнечный свет почти нестерпимо бьет Черен в лицо. Ей немного больно, глаза начинают слезиться, но она не может оторваться от созерцания подсвеченного со спины силуэта Хенджина. Он кажется ей серафимом, способным спрятать под своим крылом от целого мира. Темные омуты его глаз, в которых плещется хмель похоти — свидетельство того, что он небезгрешен.
Будто в замедленной съемке Черен наблюдает за тем, как Хенджин наклоняется к ее лицу. Неизбежный поцелуй, скорее соприкосновение губами, пропитан нежностью и спокойствием. Возбуждение, что заставило ее сделать первый шаг вдруг уходит на задний план, освобождая дорогу сладкой неге. Хенджин целует неторопливо, почти целомудренно, ласково сминает своими полными губами ее губы, ничуть не давя, гладит ее волосы, вплетает в них пальцы и массирует кожу головы. Ее томный вздох дает ему зеленый свет, Хенджин увеличивает напор. Черен позволяет его языку хозяйничать в своем рту, пробовать ее на вкус, отвечает ему тем же, посасывая его нижнюю губу. Большие ладони скользят по хрупкой талии, заставляя кожу под ними гореть как от пожара. Своими прикосновениями Хенджин распаляет притихшее ненадолго пламя страсти и Черен вновь ощущает приятную тягу в низу живота. Она скользит под его свободную майку, гладит твердые грудные мышцы, ведет руками вверх, обнимая за шею. Мелкие мурашки бегут по коже Хенджина, а Черен одновременно бросает и в жар, и в холодный пот. Она льнет к нему ближе, хотя казалось, что и без того почти срослись, впечатывается в его тело и этого все равно недостаточно. Слишком много одежды между ними.
Хенджину уже несколько некомфортно, хоть он и в свободных шортах, боксеры все же давят на налитый кровью орган. Ему хочется разложить Черен прямо на полу, желательно прямо в эту минуту, но она, разомлевшая и податливая, умиротворенная, — то, ради чего он не будет торопиться побыстрее спустить. Вольность, которую он себе позволяет – пробраться под ее футболку. Чтобы почувствовать тепло ее тела, разделить жар своего пополам.
Черен теряет счет времени, они целуются долго, со вкусом, до покрасневших губ и рваных стонов друг другу в губы. Слюна и дыхание смешиваются воедино, сплетение рук и объятия нагнетают ситуацию. Нужно усугубить.
— Пойдем в кровать, — севшим голосом просит она, когда напряжение в паху становится слишком сильным, чтобы его игнорировать. Низменное желание простого человеческого потрахаться, ну, а чего тут стесняться, у Хенджина, судя по бугру в шортах, такая же проблема.
Она берет его за руку, идти-то всего три шага сделать, но и этого хватает, чтобы занервничать. Она нерешительно застывает у незаправленной кровати, сверлит матрас пустым взглядом. Белье в стирку отнесла, а вот новое не постелила. Хенджин считывает на раз тревожность и сомнения, охватившие девушку, раздраженно цокает и берет инициативу:
— Неси простынь и наволочки.
Черен на ватных ногах плетется к шкафу, вытаскивает первый попавшийся комплект и сует ему в руки. Ее решительность тает как пломбир на жаре в летний день. Ее уверенность в себе не тверже желе.
Хенджин заправляет быстро, поворачивается к стоящей истуканом Пак, тянет ей руку:
— Иди ко мне.
Черен стыдно от того, что ее метает как глупую школьницу, то хочется, то не хочется, сама себя бесит донельзя. Как только она начинает думать, возникают проблемы, с другой стороны, когда не думает, последствий не меньше.
Тревоги рассеиваются и все снова встает на свои места, когда Хенджин подходит к ней, берет в свои ладони ее лицо и вновь мягко целует. Так и должно быть, думает Пак, в его руках она на своем месте.
Черен почти не чувствует легкие поцелуи-бабочки, которыми Хенджин щедро осыпает ее шею; его рук, блуждающих под ее футболкой; не понимает, что вцепилась в его майку мертвой хваткой. Она будто в мареве из упоительного блаженства, истома растекается по венам как наркотик, сопротивляться которому бесполезно, да и не хочется, ведь экстаз на расстоянии вытянутой руки.
Происходящее совершенно отличается от всего того, что раньше между ними случалось: нет той оглушающей похоти, как в пьяном бреду, нет ничего забавного, как при дружеских подкатах. Она расслабленно плывет по волнам вожделения, позволяя себя лелеять, изредка даруя ответное тепло.
Хенджин садится на край кровати, тянет Черен на себя, усаживает на свои бедра. Он задирает край ее футболки, мягко сжимает полную грудь, осязая, как под тонким кружевом бюстгальтера остро встали соски.