— А что с этим вашим замечательным изобретением?
Он поднял лицо и минуту испытующе смотрел на меня из обрамленных проволочкой очков.
— Мне кажется, — добавил я торопливо, — что Карману не удалось им воспользоваться.
— Ах, не удалось?
— Сначала он впал в отчаяние. Жаловался властям и на тренера, и на Хмелинского, и на плохие отношения в спорте. Учинил форменный скандал. И редакция поручила мне разобраться в этом деле. Конечно, я обрадовался возможности: здесь пахло сенсацией. А Карману, со своей стороны, я был нужен как орудие. Орудие мести всем сразу и каждому в отдельности. Я же считал, что его дело послужит моей карьере. И мы стали друзьями. Любопытно, не правда ли? Даже из таких соображений можно подружиться и относиться к этому серьезно.
Он говорил мне: "Сегодня я был у такого-то мерзавца (речь шла об одном из спортивных боссов) и два часа ждал в приемной. Ждал! Я, который мог бы побить любого!" Когда ничего не получилось у нас, он попробовал сунуться за границу. Однако и там он был никому не нужен. Один британский деятель объяснил ему без обиняков: "Мне нужна касса, а не больница".
Он попытался войти в контакт с кино. Это я ему посоветовал. Состоялась проба. Режиссер, просмотрев пробные кадры, насмешливо спросил сидящего рядом Кармана: "Вы бы это пустили?" На экране был смешной человечек, который делал только одно: очень быстро бегал. Только это. Так, что его изображение размазывалось, как бы переставая существовать.
Карман был очень расстроен. Тогда я уговорил его вместе написать мемуары. "Это будет правдивая история твоей жизни, — убеждал я его. — Твой последний шанс". Убеждал со всей искренностью, рассчитывая и на свою выгоду. Тогда-то он и посвятил меня в тайну этого вашего курса. И я сделал эти воспоминания, в которых, не меняя имени, со всеми подробностями описал все повороты его судьбы. Всю правду. Невероятную правду.
"Думаешь, это интересно? — спросил он. Он был очень оживлен в тот день. — Ведь это моя жизнь, такой она и была", — "Так я представляю все, что ты мне рассказывал, и то, что я вижу сам", — объяснял я. "Такой она и была", — он помотал головой.
Я поехал на пару дней в столицу, чтобы пристроить эти мемуары. Даже сразу прочли. Ну и сразу же возвратили. "Спасибо, но не для нас". "Почему?" — "Не наш профиль. А если говорить откровенно, слишком неправдоподобно". — "Но это чистая правда". — "Тем хуже для вас". Это не был первый отказ в моей жизни, но, пожалуй, самый болезненный. Я слишком рассчитывал на успех. Но…
— А что Карман? Когда узнал о своей очередной неудаче, к которой вы его подтолкнули?
— В том-то и дело, что не узнал. Видимо, заранее что-то почувствовал. И как! Скончался, вероятно, от сердечного приступа, пока я был в столице. Прямо в своей квартире. Его обнаружили только на второй день. Не оставил ни слова…
Профессор поднялся. Чувствовалось, что задавать вопросы он больше не будет. Быстро оделся, уложил свои пляжные принадлежности в большую кожаную сумку.
Сутулый, маленький, с белым, немного женоподобным телом. Мне стало не по себе. Сейчас он уйдет, и все на этом закончится.
Наклонившись, он искал что-то в траве. Вода опять посветлела, из-за туч выглянуло солнце. Я шагнул к нему, крепко ухватил за руку.
— Но ваше изобретение… — Я торопился, говорил быстро, чтобы он меня не оборвал, не оттолкнул, не ушел. — Ваше изобретение — разве оно было только для Кармана?..
— Кажется, я вас понял. — Он поднял голову, усмехнулся. И не было в нем того, что мерещилось Карману. Добрый, опечаленный человек. — Конечно, оно могло бы еще пригодиться. Кому-нибудь с более крепким сердцем.
— Я бы попробовал, — сказал я. — При чем здесь сердце!
Некоторое время он размышлял.
— Ну что ж, давайте рискнем.
— Я должен попробовать, понимаете? — Я взял его под руку. — Мы будем друзьями, правда?
— Рискнем, — отозвался он. — Наверное, это наш последний шанс.
Тропинка шла сначала над берегом, потом сворачивала к деревьям. Отсюда открывался вид на отдаленное местечко. Крыши домов блестели на солнце. Но я уже ничего не замечал. Я уже ждал минуты, когда он водрузит мне на голову электрическую корону и у меня появится шанс свести свои счеты с миром.
Мы оба были, наверно, правы. И шли поэтому рядом.
Евгений Филимонов
Ралли "Конская голова"
(СССР)
— Восемьсот!
Рука Греты в красной перчатке на клавишах кривизны: нас жмет к стенке гоночного кокона, если это только можно назвать стенкой… Примерно три земные тяжести, полминуты — не так уж много. Кокон в полуэллипсе, впереди треть дистанции, мы шестнадцатые, еще есть шансы…
— Семьсот восемьдесят!
Начинаем выходить из кривой; сигнализатор трассы отмечает кокон, наши лица деревенеют от перегрузки. Калькулирую курс и тут же даю его Грете. Опережаем график на девятнадцать секунд. Грета почти лежит в упругой прозрачной вмятине, кокон выдавился наружу в том месте, и кажется, что вот-вот девушка оторвется и улетит в отделившемся пузырьке силового поля. Это почти предел скорости на таком закруглении. Газ туманности, по сути вакуум, начинает оказывать сопротивление: кокон, обычно совершенно невидимый, обрисовывается светящимся газом, след кокона тянется позади, как бесконечная нить зеленого свечения. Хвост направлен точно на альфу Большого Пса. Там возникает слабая искорка, светлеет.
— Стоун и Машкова пытаются достать…
Грета даже не оборачивается; стереосхема прямо перед пультом, в воздухе рдеет извилистая, причудливая, словно моток раскаленной проволоки, нить трассы; по ней медленно ползут, опадают в ее петлях, теряются в сгущениях сотни цветных крохотных шариков. Имена гоночных пар возникают рядом с ними время от времени. Я вижу наш крохотный номер на шарике, будто обрисовывающем чью-то пятку. Схема высотой в полметра охватывает сорок тысяч кубических астрономических единиц, почти вся трасса гонок проходит в толще знаменитой туманности.
— Шестьсот семьдесят!
Кривизна быстро падает, начинает сказываться невесомость. Даю Грете участок почти прямого пути. Клайв и Эдна сходят с трассы — их шарик прерывисто мигает, значит, теперь от "Орбиты" осталась лишь наша пара. На траверзе комплекс сопровождения, он виден километрах в двухстах, как далекая снежинка. Дежурный запрос — у нас все в порядке. Пятьдесят секунд свободного полета. Грета отрывается от управления, разминает затекшие кисти.
— Лидеры Попов и Керрин?
— Как видишь. А Керрин перед стартом жаловалась на переутомление и плохую спортивную форму.
Грета ходит по кокону, от схемы на ней цветные блики. Влетаем в разрежение туманности, ореол вокруг кокона исчезает, и теперь Грета стоит передо мной на фоне Млечного Пути — комбинезон в обтяжку с эмблемой "Орбиты", волосы распущены, губы темно-красные, почти черные в этом свете; она прикусывает их всякий раз, меняя курс… Она мало похожа на преподавательницу музыки, но как бы мне хотелось, чтобы ученики видели ее сейчас! Кокон ощутимо набирает ход, мы идем вдоль мощной гравитационной струи. Впереди Новак и Анна Зай.
Снова не видно почти ничего, зато ионизированный газ полыхает вокруг, как северное сияние. Пронизываем сгущение, "пробку", здесь плотность туманности раз в тридцать выше средней, но в тренировочном пробеге все обошлось. Кокон сплющивается, сжимается от встречного давления, становится трудно дышать. Я беру управление.
— Не сбавляй!
Грета не хочет терять ни секунды. В нашем дуэте я олицетворяю продуманность и расчет, Грета — риск и вдохновение. Блестящее сочетание, но приз нам пока не светит — у идущих впереди опыта больше. Поэтому я трезво уповаю на первую десятку, ну а Грета… Грета хочет победы, какой бы недосягаемой она ни казалась. Снижаю скорость до разумно допустимой, пока не проявляется Млечный Путь, — значит, выходим из сгустка. Теперь — полный. Вспыхнув, как комета, мгновенно исчез за нами экипаж Новака и Зай.