Помещениями по-настоящему могли служить только башни по углам квадрата и в центре каждой стороны. В одну из центральных башен мы сейчас и входили. Здесь тоже была лестница, которая теперь вела вниз. Мы вступили на почерневшие, с серой дорожкой посередине, ступени. Пахло затхлой водой, стены кое-где были покрыты плесенью, на потолках чернели круги от протекшей воды. Снизу доносился мерный стук камня о камень.
Мы спустились на второй этаж, откуда сквозь широкое окно было видно озеро и дорога в Джайпур. Следуя за нашим провожатым, мы повернули налево и вступили в анфиладу узких комнат, скорее даже, в разделенный перегородками коридор. В первой комнатке обнаружился еще один абориген. Он клал в углубление в каменном полу орехи и колол их небольшим булыжником. Он едва поднял на нас голову.
— Всюду жизнь! — констатировал по-русски мой друг.
Мы дошли до угловой башни, в оконных проемах которой снова увидели берег. Здесь мы снова повернули налево, в коридор, ведущий к следующей центральной башне. Запах сырости постепенно вытеснялся тяжелой волной дымящихся благовоний. Темнота помещений разрезалась последними лучами заходящего солнца: свет-мрак, свет-мрак. Я замер: сцена была как две капли воды похожа на ту, которую я видел во сне. Я-то думал, что она происходила в Амберской крепости, но это вполне мог быть и Водный дворец.
Центральная башня была утоплена вглубь двора. В ней даже уместился небольшой, но достойный магараджи зал для аудиенций. Окна были забраны резными каменными решетками. Потолок был расписан, и даже сегодня по нему, несмотря на черно-зеленые язвы плесени, мерно шагали слоны, покачивая беседками на широких спинах, сквозь пальмовые рощи скакали всадники на горячих конях, под журчание фонтанов танцевали женщины в ярких одеждах и со столь же ярко расписанными лицами.
Меблировки только среди этого великолепия не хватало! На возвышении, где раньше, должно быть, стоял трон магараджи, теперь был расстелен полосатый матрас. На матрасе, покрытом разводами от былых луж, восседал пожилой мужчина. Это был сикх с заросшим седеющими волосами лицом и с голубым тюрбаном на голове. Из прочей одежды на нем были только короткие кожаные шаровары. Под гнусавое пение гимнов он что-то помешивал кинжалом в бронзовом ритуальном сосуде.
Я думаю, и сам магараджа не восседал здесь с видом, столь наполненным осознания собственного величия. И поза, и каждый жест сидевшего на грязном матрасе человека были исполнены достоинства и значительности. Это был владыка. В нем было что-то от Марлона Брандо из «Апокалипсиса сегодня», только весил этот человек раза в три меньше.
Все то время, пока мы шли к нему, спустившееся на землю божество продолжало свой обряд. Когда же, наконец, наш провожатый сделал нам знак остановиться метрах в двух от матраса, оно с трудом, как если бы веки его были покрыты слоем золота, подняло на нас взгляд. Я был готов зажмуриться — как от встречи с сияющими глазами Его Святейшего Преподобия Свами Махасайя Сарасвати. Но нет — глаза владыки были тяжелыми, смурными, как два замшелых камушка.
За моей спиной раздался смех. Кудинов, в отличие от меня, всегда умел увернуться, когда его хотели подмять.
— Фото! — воскликнул он. — Вы же позволите вас сфотографировать?
Я всегда ему завидовал.
Человек угрожающе перекосил лицо.
— Конечно, не стоит, — с такой же шутливой легкостью согласился Кудинов. И добавил по-русски. — Я же не в кунсткамере работаю!
Повелитель здешних мест молча протянул руку. Возможно, он и не говорил по-английски?
Я залез в сумку и протянул ему пачку, заклеенную ювелиром. Божество едва взглянуло на подпись и небрежным жестом бросило деньги на поднос, на котором стояло блюдо с какой-то массой, по виду напоминающей холодец. Потом его указательный палец сделал нетерпеливое движение, и провожатый подскочил к нему, взял с подноса такую же фигурку пляшущего Шивы, какую я получил от Барбары, и протянул мне. Я, нажав на нижние руки божества, раскрутил ее — в углублении лежала микроточка, похожая на пистон для игрушесного пистолета.
Владыка судеб снова погрузился в свои песнопения. Отвлекать его словами благодарности или прощания мы с Кудиновым сочли неуместным.
Обратный путь, поскольку уже знакомый, показался нам намного короче. Человек, разбивавший орехи, теперь уже лущил бобы. В Водном дворце явно жила не стая злобных обезьян — мы, кстати, ни одной так и не видели. Может, их съели представители следующего звена эволюции? Хотя эти все вегетарианцы!
Один из встретивших нас голодранцев в тюрбанах, опустив ноги в воду, сидел на ступеньках перед лодкой. Он протянул вверх руку, давая нам с Кудиновым возможность о нее опереться, но мы этой любезностью пренебрегли. Лешка, как и обещал, сел за весла, и я протиснулся за ним на заднюю скамейку. Кудинов оттолкнулся от берега, и наши провожатые повернулись к нам спиной. Они не сделали ни малейшего жеста, чтобы отметить наш отъезд, в их глазах ни разу не проскользнула искра интереса или просто жизни.
— Веселая компания! — подхватил вслух мои размышления Кудинов. — Предполагаю, что на том свете будет примерно такая же.
— Как ты плохо думаешь о людях! — возразил я. — Смотри, пока нас не было, тот парень вычерпал в лодке воду.
Действительно, дно лодки было почти сухим. Пятка моя уперлась в коробку. Только теперь из нее уже не торчала леска — похоже, в обмен на рыболовецкие приспособления островитяне посылали на континент плоды своего труда, может быть, орехи? И черпак не забыли оставить — вот он, на своем месте под сидением. Это человеческая жизнь в бедных странах ничего не стоит, а вот каждая вещь, даже сделанная из куска старой покрышки, имеет свою ценность. Мы такие разные! Тогда почему жизнь людей из западного мира, которая им самим кажется бесценной, здесь должна оцениваться так же?
Я хотел было проверить, что же было в коробке, но меня отвлек Лешка.
— Лодочник сидит на месте?
Действительно, сейчас начинался самый ответственный этап операции.
— Да, а ты смотришь за дворцом?
— Пока никакого движения, — успокоил меня Лешка. Он греб редкими сильными движениями, посылавшими лодку сразу на несколько метров вперед.
— А ты думаешь, они собираются выкатить на стену артиллерийскую батарею?
Я повернулся к удаляющемуся дворцу и принялся сканировать окрестности. Никого! Только птицы никак не угомонятся в кронах деревьев. Одна вещь мне не нравилась. Ювелир говорил, что вроде бы и продавец должен был уехать из дворца после сделки. В этом, по его словам, даже и был весь смысл: и они, и мы одновременно скользим по водной глади, на виду у проезжающих машин, чтобы ни одна сторона не могла реализовать какой-нибудь коварный восточный замысел. Однако продавец явно живет на этом острове, ждет сейчас своих бобов с орехами, а на открытой местности, в плоской лодчонке, в которой и нагнуться толком нельзя, мы с Лешкой представляли собой идеальную мишень. Как в том коридоре из сна, где выходы были блокированы вооруженными людьми. Вот он, один, спереди, на берегу, а кто-то сзади — и не один!
— Расслабься! — произнес Лешка. — Твой Господь не допустит ничего плохого. Я еще не передал своей бывшей деньги на декабрь.
Кудинов был разведен — в новой, российской Конторе это уже допускалось — и отдавал половину зарплаты на ребенка, десятилетнего сорванца Максима, которого он обожал.
— И что? — возразил я. — Твоя Таня просто получит не половину, а всю твою зарплату! Меня беспокоит, что по плану эти ребята должны были сейчас плыть рядом с нами.
— Они передумали! Или соврали.
— И в чем еще они передумают или соврут?
Лешка дернул головой назад, себе за спину.