— Вот что значит слава, — скромно ответил я.
— И здесь одиннадцать художественных галерей.
— Она выучила наизусть проспект Ассоциации по развитию туризма в Алис-Спрингсе, — объяснил Джик.
— Еще есть китайский ресторан, где можно заказать еду на вынос.
Джик скорчил рожу:
— Только представьте себе: все это в центре Сахары.
Жарища днем была нещадная. Радио обещало к полудню до 39 градусов, что по Фаренгейту составляет 102. Первый шаг из прохладной комнаты на раскаленный балкон галереи вызывал приятное ощущение. Но путь до Ярра-ривер, хотя до нее и было всего полкилометра, оказался изматывающим.
— Полагаю, что к такой жаре можно со временем привыкнуть, если жить тут постоянно, — сказал Джик. — Слава Богу, у Сары есть шляпа.
Мы ныряли из тени одного дерева под другое. Аборигены разгуливали с непокрытыми головами, словно раскаленные небеса не имели к ним никакого отношения.
В галерее Ярра-ривер было тихо, работал кондиционер. У входа — гостеприимные стулья для спекшихся.
Как и предсказывал Джик, все видимое пространство было до отказа забито акварелями, типичными для последователей Наматжиры. Они хороши, если любить этот стиль. Лично мне больше нравится, когда есть размытые очертания, неясные края, наплывающие тени. Короче, недоговоренность, настроение, загадочность. Наматжира — ему надо отдать должное как первому и величайшему художнику среди аборигенов — имел алмазную остроту взгляда. Где-то читал, что он написал более двух тысяч картин, его влияние на родной город было громадным. Об этом можно судить по количеству художественных галерей. Мекка для художников. Туристы, тоннами скупающие картины. Мемориальная доска на стене сообщала, что великий абориген умер в больнице Алис-Спрингса в августе 1959 года.
Бродили по галерее не меньше пяти минут, но никто не появлялся. Потом пластиковые полоски занавески, скрывавшей дверь, раздвинулись, и в комнату тихо вошел здешний смотритель.
— Вам что-нибудь понравилось?
Небольшой, бледный, с длинными волосами и большими темными глазами под нависшими усталыми веками. Почти нашего с Джиком возраста, но — хлипкий.
— У вас есть еще картины? — спросил я.
Он оценивающе посмотрел на нашу одежду. Мы с Джиком были в брюках и рубашках, в которых ходили на бега. Без галстуков и пиджаков. Такой вид производит на торговцев картинами более благоприятное впечатление, чем джинсы. Он, явно без энтузиазма, раздвинул пластиковые занавески, приглашая нас войти.
— Вот здесь.
Комната была полна света, лившегося с крыши, а стены сплошь увешаны десятками тесно прижатых друг к другу картин. У нас глаза на лоб полезли. Казалось, попали на какое-то невообразимое пиршество: голландские интерьеры, пейзажи французских импрессионистов, портреты Гейнсборо. Присмотревшись, можно было заметить, что хотя все написаны маслом — все-таки не первый сорт. Такие работы обычно идут за подписью «школа такого-то»; потому что сами художники не позаботились их подписать.
— Здесь все европейское, — сказал смотритель. В его голосе по-прежнему звучала скука. Он не австралиец, подумал я. И не англичанин. Может, американец? Трудно сказать.
— У вас есть картины с лошадьми?
Пристально, но спокойно посмотрел на меня.
— Да, есть, но в этом месяце в экспозиции работы местных художников и малых европейцев. — Он чуть заметно шепелявил. — Но если вам хочется посмотреть картины с лошадьми, то они там, на стеллажах. — Указал на вторую занавеску прямо напротив первой. — Вам нужно что-то конкретное?
Пробормотал имена каких-то австралийцев, запомнившихся по галерее в Мельбурне. В тусклых глазах загорелся слабый огонек.
— Да, у нас есть кое-что.
Провел еще через одну дверь — в третью, и, как мы поняли, самую интересную комнату. Половина ее была занята стеллажами, с двух сторон заставленными картинами. Остальное пространство — контора, отдел упаковки и окантовки картин. В самом конце комнаты — стеклянная дверь, выходившая в пыльный садик.
У этой двери стоял мольберт с небольшим холстом, повернутым обратной стороной. Над картиной работали, а работу только что прервали.
— Это ваше? — спросил Джик с любопытством.
Бледнолицый смотритель сделал запрещающий жест, но не успел остановить. На лице Джика появилось такое выражение, что я невольно подошел.
Гнедая лошадь подняла, прислушиваясь, точеную голову. На заднем плане — благородные линии особняка. Остальное пространство — гармоничное сочетание деревьев и лужайки. Картина, насколько мог судить, более или менее закончена.