Дик Френсис
Рама для картины
1
Я остановился перед домом брата, в двух шагах от несчастья, пытаясь понять, что происходит.
Тут были три полицейские машины. Зловеще крутились голубые сигнальные огни «скорой помощи», Через распахнутую дверь с серьезным видом сновали какие-то люди. Осенний холодный ветер грустно шуршал мертвыми листьями по мостовой. Тучи рывками двигались по небу, обещали — дальше будет еще хуже. Шесть вечера, пятница, графство Шропшир, Англия.
По ярко-белым вспышкам, освещавшим время от времени окна, можно было понять, что внутри фотографируют. Стянув с плеча спортивную сумку, бросил ее вместе с чемоданом на край газона. Мой путь к этому дому закончился. Надо готовиться к самому худшему.
Я прибыл на выходные. Брата, обещавшего подъехать за мной на машине к поезду, не было. Отправился пешком по проселочной дороге — предстояло пройти мили полторы. Был уверен, что он скоро примчится на своем замызганном «пежо», будет извиняться, шутить…
Какие уж тут шутки!
Он стоял в холле, потрясенный, серый. Тело его под костюмом обмякло, руки висели, как плети. Голова слегка повернута в сторону гостиной, где щелкали вспышки, а глаза застыли. Шок.
— Дон! — сказал я. Подошел к нему. — Дональд!
Он меня не слышал. Зато услышал полицейский в темно-синей форме. Вынырнул из гостиной, схватил за руку, с силой вывернув ее, бесцеремонно потащил к выходу.
— Выйдите отсюда, сэр!
Усталые глаза Дональда неуверенно обратились в нашу сторону.
— Чарльз, — проговорил он хрипло.
Рука полицейского несколько ослабла.
— Вы знаете этого человека?
— Он мой брат, двоюродный, — сказал я.
— А-а.
Выпустил руку и попросил оставаться на месте, присмотреть за мистером Стюартом, а сам вернулся в гостиную.
— Что случилось?
Дон был не в состоянии отвечать. Его голова опять повернулась в сторону дверей гостиной. Ее, как магнитом, притягивало нечто невидимое. Презрев инструкции полицейского, я сделал десять осторожных шагов и заглянул…
Знакомая комната пуста. Никаких картин, никаких украшений. Не было и восточных ковров, покрывавших пол. Только серые стены, диваны, сдвинутая с мест тяжелая мебель, голое пространство пыльных квадратов на паркете. И молодая жена брата. Окровавленная, мертвая.
В большой комнате деловито суетились полицейские: что-то измеряли, фотографировали, пылили своим порошком, чтобы снять отпечатки пальцев. Но я не видел их, хотя понимал, что они есть. Видел только Регину. Она лежала на спине, лицо молочно-белое. Полуоткрытые глаза еще сохраняли блеск, нижняя челюсть отвисла, грубо подчеркивая изуродованную линию черепа. Под раскинутыми ногами паркет, мокрый от мочи. Одна рука отброшена в сторону. Окостеневшие белые пальцы завернулись вверх в немой мольбе о пощаде. Но пощады не было.
Еще раз взглянул на кровавое месиво, оставшееся от ее головы, и почувствовал, что сейчас упаду.
Полицейский, схвативший меня в прихожей, отвлекся от разговора с коллегой, обернулся. Увидев, что я пошатываюсь в дверях, быстро подошел.
— Ведь сказал — подождать в холле.
Он раздраженно давал понять, что сам виноват, доведя себя до обморочного состояния.
Я тупо кивнул, вернулся в холл. Дональд сидел на ступеньках, глядя в пустоту. Тяжело опустился рядом с ним, пригнул голову к коленям.
— Я… нашел… ее, — пытался что-то объяснить он.
Что говорить? Если мне так плохо, ему-то каково? Он жил с ней, любил ее. Постепенно становилось легче, но оставалось болезненно-горькое чувство. Выпрямился, прислонившись спиной к стене. Так хотелось помочь ему!
— Ее… никогда… не было… дома… по пятницам.
— Я знаю.
— В шесть… она… возвращалась. Всегда.
— Сейчас принесу тебе бренди, — сказал я.
С трудом оторвался от пола, направился в столовую. И только тут до меня дошло значение пустоты в гостиной. В столовой тоже мертвые стены, на полу вынутые из шкафов пустые ящики. Пропали серебряные безделушки, ложки, вилки. Пропала коллекция старинного фарфора. Только сваленные в кучу салфетки, битое стекло.
Дом брата ограбили. А Регина, которой никогда не было дома по пятницам, вдруг пришла.
Пока шагал к разграбленному серванту, нарастало чувство гнева, страстное желание разбить головы жестоких злодеев. Жалость — это для святых. Во мне бурлила лютая ненависть.
Обнаружил, что осталось только два стакана. Все спиртное исчезло. В ярости я полетел через хлопающую дверь на кухню и налил воды в электрический чайник. Опустошение царило и здесь. Все запасы сметены с полок. Что ценного можно найти на кухне? Дрожащими руками налил две чашки чая и заглянул в шкафчик, где Регина держала специи, бренди… Все на своем месте. Подлецы хоть это прозевали.
Дональд неподвижно сидел на ступеньках. Я сунул ему в руки чашку с крепким чаем. Заставил выпить.
— Ее никогда не было… дома по… пятницам.
— Никогда, — согласно повторил я и подумал: сколько же людей знало об этом?
Медленно допили чай. Взял его чашку, поставил на пол рядом со своей, опять присел около него. Большая часть мебели из холла исчезла. Маленькая конторка работы Шератона, обитый кожей стул с заклепками, часы в виде кареты девятнадцатого века…
— Господи, Чарльз!
Взглянув на его лицо, увидел страшную муку. Не мог, ничего не мог сделать, чтобы помочь.
Невыносимый вечер затянулся заполночь.
Полицейские делали свое дело умело, вежливо и не без сочувствия. Но было ясно — их главная задача поимка преступников, а не утешение Дональда. В вопросах чувствовалось едва уловимое подозрение. Известно, некоторые домовладельцы сами устраивают ограбления своих хорошо застрахованных домов. Бывает, преступления совершают те, у кого вполне благопристойный вид. Но Дональд, по-видимому, скрытого недоверия не замечал. Отвечал устало, делая длинные паузы.
— Да, пропавшие вещи застрахованы на большую сумму.
— Да, застрахованы много лет назад.
— Да, провел день, как обычно, в офисе.
— Да, уходил на обед. Бутерброд в кафе.
— Он виноторговец.
— Его контора в Шрусбери.
— Ему тридцать семь лет.
— Да, жена намного моложе. Двадцать два.
Не мог нормально говорить о Регине, язык не слушался.
— Она всегда… по пятницам… работает… у подруги… в цветочном магазине.
— Почему?
Он посмотрел отсутствующим взглядом на инспектора. Старинные стулья из столовой тоже пропали. Дональд сидел в садовом кресле, принесенное с террасы. Инспектор, констебль и я разместились на табуретках, прежде стоявших на кухне.
— Что?.
— Почему она по пятницам работала в цветочном магазине?
— Ей… ей нравилось…
Я перебил его:
— Она работала там до того, как вышла замуж. Нравилось это дело. По пятницам составляла композиции для танцевальных вечеров, свадеб…
И похоронные венки делала, подумалось мне, но вслух, конечно, этого не сказал.
— Спасибо, сэр, но мистер Стюарт может отвечать сам.
— Уверен, что не может.
Инспектор переключил внимание на меня.
— Он слишком подавлен, понимаете?
— Вы врач, сэр?
Вопрос вежливый, но в нем чувствовалась издевка. Я покачал головой. Он взглянул на Дональда, поджал губы и опять передвинул взгляд на меня: прошелся по моим джинсам, выцветшей синей куртке, желтовато-коричневой водолазке, походным бутсам…
— Очень хорошо, сэр. Ваше имя?
— Чарльз Тодд.
— Возраст?
— Двадцать девять лет.
— Род занятий?
— Художник.
Констебль невозмутимо записывал мои «подробности» в блокнот.
— Картины? — спросил инспектор.
— Да.
— Что вы делали сегодня, сэр?
— Сел на поезд в Паддингтоне в два тридцать… От станции пришел сюда пешком.
— Цель приезда?
— Нет цели. Бываю здесь один-два раза в год…
— Что, хорошие друзья?
— Да.
Кивнул, вновь переключился на Дональда. Но теперь задавал вопросы терпеливо, без нажима.