— Колоссально, — сказал я. — Где вы ее писали?
— А… тут.
— По памяти? — восхищенно сказала Сара — Какой молодец!
Харли Ренбо по нашей просьбе вынул еще пару своих картин. Они были не лучше первой, но одна — совсем малого размера.
— Сколько вы за нее хотите? — спросил я. Джик возмущенно посмотрел, но смолчал. Харли Ренбо назвал такую сумму, что я тут же отказался.
— Ужасно жаль. Нравится ваша работа, но… Долго и вежливо торговались. В конце концов, сошлись на обычной цене: выше, чем хотел покупатель, и ниже, чем надеялся художник. Джик неохотно дал свою кредитную карточку, и мы ушли, унося свой трофей.
— Господи! — взорвался Джик, когда удалились на порядочное расстояние. — Ты еще младенцем мог нарисовать гораздо лучше. Какого черта купил эту мазню?
— Дело в том, — с удовлетворением сказал я, — что Харли Ренбо делает копии.
— Но ведь это, — Джик указал на то, что было у меня под мышкой, — его собственная, неповторимая оригинальность…
— Как отпечатки пальцев? — спросила Сара. — Теперь сможешь по ней сверять другие картины его кисти?
— Все-таки жена кое-что соображает, — заметил Джик. — Но та картина, которую не захотел продавать, не похожа ни на одного Маннингса…
— Ты же сразу отворачиваешься, видя лошадь?
— Достаточно насмотрелся твоей жалкой мазни.
— А что скажешь насчет Рауля Милле? — спросил я.
— Господи!
Мы шли по раскаленной улице, почти не замечая жары.
— Я не знаю, как вы, — сказала Сара, — а я, пожалуй, куплю бикини и до вечера просижу в бассейне.
Мы пошли и купили себе купальные костюмы. Переоделись, потом плескались в бассейне, а затем распластались на сухих полотенцах. В тенистом садике было хорошо и тихо. Кроме нас — никого.
— Помнишь картину с пони, которая тебе понравилась? — спросил я Сару.
— Да, очень хорошая.
— Это был Маннингс.
Она рывком села.
— Почему ты сразу не сказал?
— Ждал, когда об этом скажет наш приятель Ренбо, но он молчал.
— Настоящий? — спросила Сара, — или копия?
— Настоящий, — ответил Джик.
Он лежал, прикрыв глаза от солнца, игравшего в пальмовых листьях.
Вяло кивнул:
— Мне тоже так показалось. Картина старая. Этот пони долго жил у Маннингса. Он рисовал его десятки раз. Кстати, тот же пони — в Сиднее, в «Надвигающейся буре».
— Какие вы оба умные, — сказала, вздохнув, Сара.
— Инженеры знают все о гайках и болтах, — промолвил Джик. — Интересно, здесь можно пообедать?
Посмотрел на часы. Почти два.
— Пойду спрошу.
Натянул рубашку и брюки на уже сухие плавки, лениво поплелся в прохладный холл.
— У нас не бывает обедов, — сказала дежурная. — Выпить? То же самое. Купите себе бутылку в винном магазинчике. У выхода к бассейну стоит машина, которая делает лед. Есть пластмассовые стаканчики.
— Спасибо.
— Рады вам помочь.
Выходя, посмотрел на машину для изготовления льда. Рядом с ней аккуратная табличка: «Мы не плаваем в вашем туалете. Пожалуйста, не мочитесь в нашем бассейне». Смеясь, подошел к Джику и Саре, объяснил ситуацию с едой.
— Пойду купить что-нибудь, — сказал я. — Чего хотите?
— Все равно.
— А выпить?
— Чинзано, — сказала Сара.
Джик кивнул.
— О'кей.
Поднял с травы ключ и отправился в свой номер за деньгами. Подошел к лестнице, поднялся на третий этаж, вышел на раскаленную галерею. Навстречу двигался человек примерно моего роста, сложения и возраста. Еще услышал, как кто-то поднимается у меня за спиной по лестнице. Не придал значения. Постоялец мотеля, что еще можно подумать?
Я был абсолютно не готов к нападению.
10
Подошли ко мне, один — спереди, другой — сзади; бросились, словно хищники на добычу, вырвали ключ от номера, болтавшийся на пальце.
Схватка, если так можно сказать, продолжалась не больше пяти секунд. Потом, схватив за руки и за ноги, причем один по силе не уступал Джику, преспокойно перебросили меня через перила.
Наверное, надо немного времени, чтобы упасть с третьего этажа. Но его оказалось достаточно, чтобы подумать о том, что мое тело, пока еще целое, скоро разобьется вдребезги. И это несчастье абсолютно неотвратимо. Чувство странное, чрезвычайно скверное.
Упал на одно из молоденьких деревьев. Его ветви согнулись, затрещали, и я полетел сквозь них дальше — на дорогу. Страшный удар вырубил сознание — так выключается от замыкания электроцепь.
Полет в пустоту. Лежал в смутно-бессознательном состоянии, не понимая, жив или мертв.
Было тепло. Это просто чувство — не мысль. Ничего другого не ощущал, не осознавал. Даже не мог вспомнить, что у меня есть руки, которые могут двигаться. Минут через десять увидел Джика — пришел напомнить о лимоне к чинзано, вдруг забуду!
— Господи всемогущий! — услышал у себя над ухом его полный ужаса голос.
Слышал отчетливо. Слова доходили до моего сознания. Жив, подумалось мне. Потом открыл глаза. Свет был слепящим. Там, откуда слышался голос Джика, никого не было. Может, показалось? Нет… Мир быстро возвращался ко мне, отчетливый и ясный.
Все с большей уверенностью осознавал, что не сломал ни шеи, ни позвоночника. Сознание быстро возвращалось, давая о себе знать болью в каждом поврежденном месте. Впрочем, труднее было определить не те места, где болит, а те, где не болит. Вспомнил, как ударился о дерево, вспомнил треск сучьев. Было чувство, что разорвали на кусочки. Веселенькое дело.
Потом вновь услышал голос Джика:
— Он жив, и это пока все.
— С нашей галереи невозможно упасть. Там высокие перила, — это озабоченный голос дежурной.
— Без… паники, — прохрипел я.
— Тодд, — появилась Сара, бледная, склонилась надо мной.
— Погодите немножко… Принесу вам чинзано…
— Вот негодяй, — сказал Джик, стоявший у меня в ногах. — Ты нас совсем перепугал. — У него в руках была сломанная ветка.
— Простите.
— Тогда поднимайся.
— Да… одну минутку.
— Позвонить, чтобы «скорая» не приезжала? — надеждой спросила дежурная.
— Нет, — ответил я. — У меня, кажется, кровотечение.
Больница в Алис-Спрингсе даже в воскресенье работала, как часы. Мне сделали снимки, провели обследование, наложили швы и вручили перечень:
«Одна сломанная лопатка (слева).
Два сломанных ребра (слева).
Обширная контузия левой части головы (кости черепа не повреждены).
Четыре рваные раны на коже туловища, бедра и левой голени (наложены швы).
Несколько мелких порезов.
Царапины и контузии практически на всей левой стороне тела».
— Спасибо, — вздохнул я.
— Скажите спасибо дереву. Если бы не оно, осталось бы мокрое место.
Мне предложили полежать у них до вечера. Многозначительно добавив, что будет лучше, если останусь и на ночь.
— Хорошо. А мои друзья еще тут?
Они были тут. В комнате для посетителей. Спорили о лучшей лошади на Кубке Мельбурна.
— Ньюхаунд занимает…
— Занимает все то же место…
— Господи, — сказал Джик, когда я нетвердой походкой проковылял в комнату. — Он на ногах.
— Да. — Я осторожно присел, чувствуя себя при этом чем-то вроде мумии, обмотанной бинтами от шеи до пояса. Левая рука скрыта повязкой и твердо закреплена под рубашкой.
— Нечего смеяться.
— Оттуда мог свалиться только буйнопомешанный.
— М-да, — согласился я. — Мне помогли.
Рты у них раскрылись.
Рассказал все в деталях.
— Кто же это был?
— Не знаю. Никогда раньше не видел. И они почему-то не представились.
— Надо заявить в полицию, — решительно сказала Сара.
— Да, — сказал я. — Но… с вашей полицией дел никогда не имел. Не знаю, какие там порядки. Может, объяснить все в больнице, и пусть дело идет своим ходом, без шума?