— Человек, имеющий достаточно смелости, чтобы разгуливать в таком виде, не должен бояться бандитов.
Он остановил машину у самых дверей аэропорта. Смеясь, уехал.
Голос Сары прервал мои воспоминания.
— Тодд…
Она стояла в проходе у моего кресла.
— С тобой все в порядке?
— М-м…
Посмотрела на меня с беспокойством, прошла в сторону туалета. К тому времени, когда возвращалась назад, я уже собрался с силами и остановил ее шлепком.
— Сара… за вами следили в аэропорту. Вероятно будут следить и в Мельбурне. Скажи Джику, чтобы взял такси, засек, кто у него на хвосте, и обязательно ушел от него. Потом надо вернуться на такси в аэропорт — забрать нашу машину, которую взяли напрокат. О'кей?
— А этот… хвост… он в самолете?
— Нет, он звонил по телефону… Из Алис-Спрингса.
— Ладно.
Она пошла к своему месту. Самолет приземлился в Аделаиде, одни люди вышли, другие вошли, и мы опять взлетели. До Мельбурна был еще час пути. Где-то в середине полета Джик отправился туда же, где была Сара.
На обратном пути тоже остановился.
— Вот ключи от машины, — сказал он. — Садись в нее и жди нас. Тебе нельзя появляться в «Хилтоне» в таком виде. Сам не сможешь переодеться.
— Смогу.
— Не спорь. Отвяжусь от хвоста и приеду за тобой. Жди.
И пошел, не оглядываясь. Взял ключи, положил их в карман джинсов, а потом пытался убить время, думая о приятном.
Когда приземлились в Мельбурне, долго после ухода Джика и Сары не выходил из самолета. В деловом центре страны мой наряд привлекал к себе еще больше внимания. Но меня это ни капельки не трогало. Самое лучшее лекарство от смущения — усталость и тревога.
Джик и Сара, у которых — кроме ручной клади — никакого багажа не было, спокойно прошли мимо конвейера с чемоданами. Прямо к веренице такси. В аэропорту толкались прибывавшие на Кубок болельщики, но лишь один человек, это я видел хорошо, пробивал себе дорогу в одном направлении — за Сарой и Джиком.
Молодой, ловкий, он скользил в толпе, как угорь. Около стоянки такси отпихнул в сторону женщину с ребенком, перехватив у нее машину, шедшую за той, в которую сели Сара с Джиком.
Они послали именно его, подумал я. Потому что знал Джика в лицо. В Художественном центре плеснул ему в глаза скипидар.
Не так уж плохо. Умом эта детка не отличается, и Джику не очень трудно будет отвязаться. Побродил по залу, изображая из себя полного идиота. Нет, больше никто не показался мне опасным. Наконец, пошел к машине. Открыл ее, забрался на заднее сиденье, снял сослужившую службу шляпу и, устроившись поудобней, стал ждать возвращения Джика и Сары.
Их не было почти два часа. За эго время окоченел, устал и начал про себя ругаться.
— Прости, — запыхавшись, сказала Сара. Она распахнула дверцу и плюхнулась впереди.
— С этим гаденышем пришлось изрядно попотеть, — объяснил Джик. — Ты в порядке?
— Голодный, холодный и злой.
— Тогда все нормально, — весело сказал он — Понимаешь, прилепился к нам, как гнида. Это малый из Художественного центра.
— Да, видел его.
— Мы доехали до Виктория Роял, хотели сразу выйти через боковой выход, поймать другое такси — не тут-то было. Тогда забежали в бар перехватить чего-нибудь. Он болтался у книжного киоска.
— Сообразил, что лучше не показываться, раз его засекли, — сказала Сара. — Вышли наружу, подозвали такси, отправились в Ноти Найнти. Это, пожалуй, единственное шумное место в Мельбурне, где можно потанцевать, поесть…
— Там яблоку негде упасть, — закивал Джик. — Мне пришлось отстегнуть за столик 10 долларов. Но для нас — замечательно. Кругом темные уголки, освещение в фантастических тонах. Заказали напитки, заплатили, изучили меню, потом пошли танцевать.
— А он стоял в очереди у самых дверей, ждал столик. Мы выбрались через запасной выход — по лестнице к раздевалкам. Там были наши сумки. Спокойно забрали их и ушли.
— Он и не сообразил, что специально от него убежали, — сказал Джик. — Там сегодня просто столпотворение.
— Отлично.
Джик ловко помог мне преобразиться из туриста в стиле «Алис-Спрингс» в любителя бегов в стиле «Кубок Мельбурна». Довез до «Хилтона», оставив машину на стоянке, и мы прошли в главный зал. Будто никуда и не уезжали.
Никто не обратил ни малейшего внимания. Было полно возбужденных людей, предвкушавших завтрашние скачки. Одни, в вечерних туалетах, спускались по лестнице из танцзала, собирались кучками, громко переговаривались; другие — выходили из ресторана, приглашая друг друга опрокинуть еще стаканчик в баре. И все обсуждали свои шансы на выигрыш. Скачки — вот что их интересовало.
Джик взял ключи от наших комнат у дежурной.
— Тодд, — сказала Сара, — мы хотим заказать в номер ужин. Пойдем к нам?
Я кивнул. Поднялись на лифте. Тихо поужинали. Мы падали от усталости.
— Спокойной ночи, — сказал я, поднимаясь, — спасибо за все.
— Завтра будешь благодарить, — сказала Сара.
Прошла ночь. Вот она и прошла.
Утром кое-как побрился одной рукой, очень выборочно помылся. Пришел Джик, чтобы, так он объяснил, помочь мне завязать галстук. В трусах открыл ему дверь и стерпел все комментарии по поводу того, что он увидел.
— Господи всемогущий, есть ли на тебе хоть одно живое место, без синяков и заплат?
— Мог бы приземлиться и физиономией.
Эта мысль его поразила:
— Господи!
— Помоги мне с этими повязками. Хочу их переделать.
— Я к ним даже притрагиваться не собираюсь.
— Ну ладно, Джик, кончай. Развяжи, очень давят. Под ними все жутко чешется.
Подбадривая себя страшными ругательствами, Джик снял с меня великолепную конструкцию, сделанную медиками в Алис-Спрингсе. Наружные повязки были из больших крепких кусков ткани. Крепились на зажимах так, чтобы поддерживать локоть левой руки. Рука с ладонью, направленной в сторону правого плеча, удерживалась в неподвижном положении на груди. Под верхним слоем скрывалась еще одна система бинтов, закрепляющих руку в одном положении. А еще ниже — что-то вроде пояса из лейкопластыря. Скорее всего, это имело какое-то отношение к моим сломанным ребрам. И под левой лопаткой — набитая чем-то мягким повязка, под которой, как сообщил Джик, осторожно заглянув под нее, противная липкая заплатка.
— Там четыре ряда швов. Очень похоже на железнодорожный узел в Клэпеле.
— Сделай все, как было.
— Сделал, дружок, не беспокойся.
Еще три повязки: две на левом бедре и одна, чуть поменьше, под коленом. Все — закреплены липкими лентами, бинтами, зажимами. Не стали их трогать.
— Что еще хочешь сделать?
— Развяжи мне руку.
— Рассыплешься на части.
— Рискни.
Засмеялся и принялся развязывать узел, снимать зажимы. Я осторожно выпрямил руку. Ничего особенного не произошло. Только ноющая боль стала более ощутимой.
— Мне это не нравится, — заметил Джик.
— Дают о себе знать мускулы. Они застоялись под повязкой.
— Ладно, что дальше делать?
Из того же материала соорудили новую повязку. Она хорошо поддерживала локоть, но не стягивала руку. Легко мог вынуть ладони, если надо, и всю руку. Когда закончили, осталась небольшая кучка бинтов, зажимов.
— Ну и прекрасно, — сказал я.
Встретились в холле в половине одиннадцатого. И оказались в гудящей массе возбужденно переговаривавшихся между собой будущих победителей, начинавших день с праздничных тостов. Отель раскошелился в честь праздничка на шампанское. У Джика загорелись глаза — не собирался упустить такую возможность.
Поднял свой бокал:
— Выпьем за Искусство. Упокой, Господи, его душу.
— Жизнь коротка, искусство вечно, — сказал я.
— Мне это не нравится, — бросив на меня грустный взгляд, сказала Сара.
— Это была любимая поговорка Альфреда Маннингса. И не волнуйся, любовь моя, он дожил до восьмидесяти с хвостиком.
— Будем надеяться, что и ты доживешь.
Мы выпили. На ней было платье песочного цвета с золотыми пуговицами. Аккуратное, хорошего покроя, но чересчур строгое. Она выглядела, как солдат, собравшийся на передовую.