Несколько секунд Николь слушала, как Ричард и Янош разговаривают о дублировании подсистем, буферных командах и очередности считывания. Ее знания в области защиты от неисправностей и дублирования были минимальны, поэтому участвовать в разговоре она не могла.
— Минуточку, — наконец вмешалась она. — Я опять сбилась. Помните, я все-таки не инженер. Может ли кто-нибудь изложить мне суть дела на обычном английском языке?
Уэйкфилд пустился в извинения.
— Простите, Николь, — проговорил он, — вы знаете как устроены программы с прерыванием? — Она кивнула. — А очередность приоритетов в такой системе вам знакома? Хорошо. Тогда объяснение будет несложным. Сигналы на прерывание от видеосистемы и акселерометра обладали меньшим приоритетом, чем ручные команды, непроизвольно созданные Яношем при падении. Программа зациклилась по контуру обработки ручных команд и не смогла услышать сигналы датчиков. Поэтому скальпель продолжал резать.
Николь почему-то ощутила разочарование. Объяснение оказалось достаточно простым, и ей вовсе не хотелось бы узнать, что виноват Янош или любой другой член экипажа. Но уж слишком простым было это объяснение. Оно не стоило потраченного ею времени и сил.
Сев на кушетку Ричарда, Николь проговорила:
— Вот и вся моя тайна?
Янош опустился возле нее.
— Николь, приободритесь, — сказал он. — Новость неплохая. Во всяком случае, мы не напутали в исходных данных, и все нашло достаточно логичное объяснение.
— Просто великолепное, — саркастически отозвалась Николь. — Но генерал Борзов тем не менее мертв. А теперь еще и Реджи Уилсон. — Николь припомнила возбужденное состояние американского журналиста в последние дни и свой разговор с Франческой. — Кстати, — не задумываясь, спросила она, — никто из вас не слышал, жаловался ли генерал Борзов на головную боль или на какие-нибудь другие неудобства? В особенности в день банкета?
Уэйкфилд покачал головой.
— Нет, — ответил Янош. — А почему вы спрашиваете?
— Дело в том, что я запросила у портативного диагноста возможный диагноз, основываясь на его биометрических показаниях, в том случае, если у него не было аппендицита. Наиболее вероятная причина — отравление. Вероятность — 62 %. Я подумала, что возможна аллергическая реакция на какой-нибудь медикамент.
— В самом деле? — Янош был явно задет. — А почему вы ничего не говорили мне об этом?
— Я собиралась… несколько раз. Но мне показалось, что вам неинтересно было меня слушать. Помните, я хотела зайти к вам в каюту на „Ньютоне“ через день после смерти Борзова? Как раз после собрания экипажа. По вашей реакции я решила, что лучше не ворошить…
— Боже, — Янош покачал головой, — насколько же мы, люди, не умеем общаться и понимать друг друга. У меня просто голова болела тогда, вот и все. Я и не предполагал, что вы расцените мою реакцию как нежелание говорить о смерти Валерия.
— Кстати, об общении, — произнесла Николь, устало поднимаясь с кушетки.
— Перед сном мне нужно переговорить еще с доктором Брауном и адмиралом Хейльманом. — Она поглядела на Уэйкфилда. — Большое спасибо за помощь, Ричард. Если бы могла, сказала бы, что теперь чувствую себя лучше.
Она подошла к Яношу.
— Извините, друг мой. Мне следовало бы провести расследование совместно с вами. Тогда оно наверняка закончилось бы быстрее.
— Отлично, — ответил тот. — Не будем вспоминать об этом, — он улыбнулся. — Пойдемте, провожу вас до дома.
Постучав в дверь домика, Николь услышала внутри громкий разговор. Дэвид Браун, Отто Хейльман и Франческа Сабатини спорили о том, как реагировать на последние директивы с Земли.
— Они переигрывают, — говорила Франческа. — Сами все поймут, как только появится время для размышлений. Это же не первая экспедиция, в которой погиб человек.
— Но нам же приказали возвращаться на „Ньютон“ как можно скорее, — протестовал адмирал Хейльман.
— Значит, завтра придется переговорить с ними еще раз, объяснить, почему мы собираемся сперва обследовать Нью-Йорк. Такагиси утверждает, что через день-другой море начнет таять, и нам все равно придется уходить. Кстати, Уэйкфилд, Такагиси и я что-то слыхали в ту ночь, хотя Дэвид и не верит мне.