Там были из замши оленьей, и, нитью златою
Искусно расшиты, сияли они красотою.
И было, хранимое Рамой и Лакшманой купно,
Лесное жилище для недруга впрямь неприступно.
Не так ли олени и лани лесные, к примеру,
Свирепого льва осторожно обходят пещеру?
Алтарь в этой хижине, крытой листом ашвакарны,
Глядел на восток, и светился в пей пламень алтарный.
Тут Бхарата братьев любимых фигуры увидел.
На них антилоп черношерстые шкуры увидел.
В пучок были убраны волосы двух святомудрых.
Глядели задумчиво очи мужей темнокудрых.
И Рама, и Сита, и Лакшмана богоприятпый —
Все трое сидели в обители этой опрятной.
На льва походивший сложеньем своим и величьем,
Был сын Каушальи-цариды прекрасен обличьем.
На пламя взирал Богоравный, и сам ненамного
В тот миг отличался от Агни, всевластного бога.
И Бхарата наземь упал, подавляя рыданья,
Как будто увидел он Брахму, творца мирозданья:
«О Рама, отцова престола достойный наследник!
Был каждый в столице мудрец для тебя собеседник.
Ученых мужей, что входили в дворцовые двери,
Тебе заменяют лишь птицы лесные да звери.
Здесь нет никого, кто в Айодхье к тебе был приближен,
И звери гуляют вокруг этой лучшей из хижин.
Ты сбросил убор из камней драгоценных, что прежде
Сверкал горделиво на царственно-желтой одежде.
Ее ты отринул, дремучего леса насельник,
И платье из шкур антилопьих надел, как отшельник.
Душистый венок возлагал ты на темные пряди.
Сегодня в пучок без прикрас они убраны сзади.
Ты белым сандалом себя умащал из сосуда,
А здесь только тина да грязь пересохшего пруда.
Для счастья рожденный, потомок династий великих,
По милости брата стал жертвой несчастий великих!»
Рама обнял Бхарату и расцеловал его, говоря: «Тебя не в чем упрекнуть! Я выполняю волю нашего царственного родителя. Невместно было бы мне поступить иначе!»
Узнав о кончине Дашаратхи, Рама впал в беспамятство. Лакшмана и Сита проливали горькие слезы.
Когда Рама пришел в сознание, Бхарата стал умолять его вернуться в Айодхью и занять отцовский престол. Но Рама оставался непреклонным, он считал себя не вправе нарушить повеление Дашаратхи, связанного к тому же обетом, данным царице Кайкейи.
Тогда Бхарата взял украшенные золотом сандалии старшего брата и сказал: «Клянусь обувь с ног твоих поставить на престол Кошалы и править страной твоим именем, покуда ты, Сита и Лакшмана не возвратитесь в Лйодхью!»
Часть сто четырнадцатая (Опустевшая Айодхья)
С неистовым грохотом Бхарата гнал колесницу
И въехал на ней в Дашаратхи пустую столицу,
Был совам да кошкам приют — ненавистницам света
В Айодхье, покинутой ныне мужами совета.
Так Гохини, мир озаряя сияньсм багровым,
При лунном затменье окутана мрака покровом.
Столица была, как поток, обмелевший от зноя:
И рыба, и птица покинули русло речное!
Как пламя, что, жертвенной данью обрызгано, крепло —
И сникло, подернувшись мертвенной серостью пепла.
Как воинство, чьи колесницы рассеяны в схватке,
Достоинство попрано, стяги лежат в беспорядке.
Как ширь океана, где ветер валы, бедокуря,
Вздымал и крутил, но затишьем закончилась буря.
Как жертвенник после свершения требы, что в храме,
Безлюдном, немом, торопливо покинут жрецами.
Как в стойле корова с очами печальными, силой
С быком разлученная... Пастбище бедной немило!
Как без драгоценных камней — ювелира изделье, —
Свой блеск переливный утратившее ожерелье.
Как с неба на землю низвергнутая в наказанье
Звезда, потерявшая вдруг чистоту и сиянье.
Как в роще лиана, что пчел опьяняла нектаром,
Но цвет благовонный лесным опалило пожаром.
Казалось, Айодхъя без празднеств, без торжищ базарных
Под стать небесам без луны и планет лучезарных.
Точь-в-точь как пустой погребок: расплескали повсюду
Опивки вина, перебив дорогую посуду.
Как пруд, от безводья давно превратившийся в сушу
И зрелищем ржавых ковшей надрывающий душу.
Как лука пружинистая тетива, что ослабла,
Стрелой перерезана вражьей, и свесилась дрябло.
Как воином храбрым оседланная кобылица,
Что в битве свалилась, — была Дашаратхи столица.