Очами багровыми Ланки властитель постылый
Уставился в лотосы — очи царевны Митхилы.
В одежде из пурпура, златом тяжелым украшен,
Он, десятиглавый и двадцатирукий, был страшен.
А вихрь благовонный, над братом Куберы побочным
Кружась, на лету осыпал его ливнем цветочным.
Сказал он отважного Рамы прекрасной супруге,
На облик его супостата взиравшей в испуге, —
Сказал темнокудрой, убор огнезарный носящей,
Летающих Ночью властитель великоблестящий, —
Сказал дивпобедроя красавице Десятиглавый:
«Тебе, несравненная, надобен муж величавый,
Как я, в трех мирах осиянный немеркнущей славой!
Покинь человека! Моей не противься приязни.
Ты мне, как супругу, предаться должна без боязни.
О женщина, мужу ты будешь творить угожденье.
Ко мне вожделеньем пылая, вкусишь наслажденье».
Был Равана страстью своей ослеплен сумасбродной.
Как Рохини — Будха, царевну схватил злоприродный.
За темнокудрявые волосы Десятиглавый
Пребольно поймал ее левой рукою, а правой
Округлые бедра обвив, соблазнитель постылый
К себе прижимал благородную деву Митхилы.
Тогда божества, населявшие чащу лесную,
Гонимые страхом, пустились бежать врассыпную:
Ведь это страшилище гороподобное было,
Клыкастое, полное силищи, злобное было!
За Раваной тут с высоты колесница спустилась.
Он ликом был грозен, как туча, что в небе сгустилась,
А эта повозка златая, отменной чеканки
Была отнята у Куберы властителем Ланки.
Царевну в охапку схватил он могучею дланью.
Ее в колесницу внеся, разразился он бранью.
Она зарыдала, у Раваны сидя на ляжке.
И взмыли в лазурное небо, на горе бедняжке,
Волшебные кони — зеленые, в чудной упряжке.
Часть пятьдесят вторая (Равана похищает Ситу)
«О Рама!» — взывала, рыдая, царевна Видехи,
Но Равана в небо ее уносил без помехи.
И нежные члены, сквозь желтого шелка убранство,
Мерцали расплавом златым, озаряя пространство.
И Равану пламенем желтым ее одеянье
Объяло, как темную гору — пожара сиянье.
Царевна сверкала, как молния; черною тучей
Казался, добычу к бедру прижимая, Могучий.
Был Десятиглавый осыпан цветов лепестками:
Красавица шею и стан обвивала венками.
Гирлянды, из благоухающих лотосов свиты,
Дождем лепестков осыпали мучителя Ситы.
И облаком красным клубился в закатном сиянье
Блистающий царственным золотом шелк одеянья.
Владыка летел, на бедре необъятном колебля
Головку ее, как цветок, отделенный от стебля.
И лик обольстительный, ракшасом к боку прижатый,
Без Рамы поблек, словно лотос, от стебля отъятый.
Губами пунцовыми, дивным челом и глазами,
И девственной свежестью щек, увлажненных слезами,
Пленяла она, и зубов белизной небывалой,
И сходством с луной, разрывающей туч покрывало.
Без милого Рамы красавица с ликом плачевным
Глядела светилом ночным в небосводе полдневном.
На Раваны лядвее темной, дрожа от испуга,
Блистала она, златокожая Рамы подруга,
Точъ-в-хочь как на темном слоне — золотая подпруга.
Подобная желтому лотосу, эта царевна,
Сверкая, как молния, тучу пронзавшая гневно,
Под звон золотых украшений, казалась влекома
По воздуху облаком, полным сиянья и грома.
И сыпался ливень цветочный на брата Куберы
С гирлянд благовонных царевны, прекрасной сверх меры.
Казался, в цветах утопающий, Равана грозный
Священной горой, что гирляндой увенчана звездной.
У Ситы свалился с лодыжки браслет огнезарный.
Но без передышки летел похититель коварный.
Он древом казался, она — розоватою почкой,
Налившейся туго под гладкой своей оболочкой.
На Раваны ляжке блистала чужая супруга,
Точь-в-гочь как на темпом слоне — золотая подпруга.
По небу влекомая братом Куберы злодушным,
Она излучала сиянье в просторе воздушном.
Звеня, раскололись, как звезды, в струящемся блеске
О камни земные запястья ее и подвески.
Небесною Гангой низверглось ее ожерелье.
Как месяц, блистало жемчужное это изделье!
«Не бойся!» — похищенной деве шептали в печали
Деревья, что птичьи пристанища тихо качали.