Будучи вдобавок опутан лыками и конопляными веревками ракшасов, Хануман почувствовал, что оружие Брахмы утратило свою волшебную силу, и старался не показать этого своим преследователям.
«Хорошо, что они думают, будто я взят в плен, — сказал себе хитроумный предводитель обезьян. Теперь мои недруги непременно поволокут меня во дворец Раваны, и я окажусь лицом к лицу с их грозным владыкой»
Часть сорок восьмая (Хануман позволяет взять себя в плен)
Неведомо было свирепым врагам Ханумана,
Что Брахмы оружье утратило силу нежданно.
Он взвешивал втайне уловки, ужимки, повадки.
Дабы не внушить неприятелям этой догадки.
Пеньковые путы меж тем обезьянью натуру
Стесняли, впиваясь в его благородную шкуру.
А он, злосвирепых врагов кулаками избитый,
Забыв о себе, помышлял о спасении Ситы,
Но тут наконец оголтелые ракшасы с криком
Втащили его во дворец в исступленье великом.
«Чего тебе надобно здесь, обезьянье отродье?
Откуда на Ланку свалилось такое невзгодье?
Ты — сам по себе или рати безвестной лазутчик?
Посланец неведомо чей или так, баламутчик?»
«Убить его! Сжечь! — Йатудханы орали надсадно. —
Да будет отныне другим наглецам неповадно!»
Сказал Хапумап хитроумный: «Я здесь чужестранец,
Сугривы, царя обезьяньего, мирный посланец»,
Часть сорок девятая (Хануман созерцает Равану)
Вожак обезьяний дивился властителю Ланки,
Его всемогуществу, и непреклонной осанке,
И взорам, налившимся кровью от бешеной злобы,
И блеску вокруг этой грозновеликой особы.
Сверкающий золотом чистым венец неохватный
Кругом украшали алмазы и жемчуг скатный.
И, созданные волшебством воплотившейся мысли,
В ушах его нерукотворные серьги повисли.
На Раване было из тонкого льна одеянье.
Камней самоцветных его окружало сиянье.
Натертый сандалом и дивно душистою смесью,
Главарь боговредных держался с великою спесью.
У Раваны были мясистые красные губы,
И, зверски оскалясь, клыками сверкал острозубый.
Притом Хануман благородный помыслил, что в пору
Нашествия змей он походит на Мандару-гору,
Покрытую разноузорчатым сонмом чудовищ,
Как Раваны стан — изобильем бесценных сокровищ.
На нем ожерелье сверкало жемчужное — чудо!
И выглядел он, как сурьмы темно-синяя груда.
У Раваны было лицо багрянистого цвета,
Как темная туча, хранящая отблеск рассвета.
И Ланки властитель, чей дед был премудрый Пуластья,
Носил огнезарные перстни, златые запястья.
Сияли они на руках его — левой и правой, —
И каждая схожа была со змеей пятиглавой.
Была со змеей пятиглавой рука его схожа,
И пахла сандалом холеная Раваны кожа.
Играли вкраплепья камней самоцветных в престоле
Кристальном, какого сын Ветра не видел дотоле.
Под пышным навесом его безмятежно покоясь,
Властитель, как солнце, сиял, обнаженный по пояс.
У трона махали хвостами кутасов лохматых
Ряды опахалыциц прекрасных, в одеждах богатых.
В дворцовый покой, где светился престол огнезарный,
Вошел и приблизился к Раване сын Кумбхакарны,
Что звался Никумбхой, а с ним и Прахаста Рукастый,
Дурдхара Неистовый, и Махапаршва Бокастый,