И слово, что рати медвежьей изрек предводитель,
Он вспомнил, узрев пред собой Химапати обитель.
Грядой облаков неподвижной вздымались громады,
С которых сбегали потоки, лились водопады.
Леса и пещеры хранили дыханье прохлады.
Узрел он царь-горы верхи крутые,
На них — снега от солнца золотые.
В твердынях скал обители святые
Нашли пустынножители святые.
За тысячу йоджан летел он к волшебному зелью,
Которому эта вершина была колыбелью.
Но травы, смекнув, что потребно лекарство пришельцу,
Незримыми стали, являя коварство пришельцу.
И, возмущаясь венценосным пиком,
Сын Вайю разразился гневным рыком.
«В раздумье пребывающий великом,
Ты позабыл о Раме луноликом!
Вершину твою превращу я немедленно в щебень!» —
Вскричал Сильнорукий, царь-гору хватая за гребень.
И вырвал Ханумап благорассудный
С верхушкой вместе целый мир подспудный,
С деревьями и змеями, безлюдный,
Златосиянный, огнезарный, рудный.
Сын Вайю, в небо взмыв с вершиной горной,
Почтен хвалой пернатых непритворной,
Богов пугая силой необорной,
Летел, как Вайнатея добротворный.
Как солнце, светозарную вершину
Схватив, понесся к Дашаратхи сыну.
И, солнцу вслед, перемахнув пучину,
Затмил он солнце — Дня Первопричину!
Размерами с гору, летел он с горой светоносной,
Блистая, как Вишну, подъявший свой диск смертоносный,
Сиянья исполненный, огненный, тысячеструйный.
Полки обезьяньи взревели от радости буйной.
Из Ланки меж тем раздавались истошные крики,
Когда в небесах показался над пей Грозноликий.
Ее обитатели громко вопили со страху,
Когда Хануман опустился на землю с размаху.
Обнялся с Вибхишаной и вожакам обезьяньим
Воздал уваженье Возвышенный славным деяньем.
Со смертного ложа целительных трав ароматом
Он поднял Айодхьи царевича с Лакшманой-братом.
Бойцы обезьяньи в бою изувечены были,
Но — даже убитые! — зельем излечены были,
Как будто рассеялась ночь, и разбужены были,
А злобные ракшасы обезоружены были.
Убит или ранен воитель в бою обезьяной —
Его отправляли немедля на дно океана.
Так Равана им повелел в несказанной гордыне,
Когда обезьяны к его подступили твердыне.
Сын Ветра, супостатов истребитель,
Царь-гору возвратил в Снегов обитель,
И, быстролетный, как его родитель,
Назад вернулся Рамы исцелитель.
Часть семьдесят пятая (Второй пожар Ланки)
Дневное светило обильно лучи расточало,
Но к вечеру скрыло свой лик за горой Астачала.
Во тьму непроглядную мир погрузился сначала.
Зажгли просмоленную паклю бойцы обезьяньи
И в город пустились бегом в грозновещем сиянье.
Тогда сторожившие Ланки врата исполины
Покинули входы, страшась огненосной дружины.
Пришельцы с горящими факелами, с головнями
По кровлям дворцовым запрыгали, тыча огнями.
Они поджигали огулом, еще бесшабашней,
Оставленные караулом ворота и башни.
Пожарное пламя неслось от жилища к жилищу
И всюду себе находило желанную пищу.
Вздымались дворцы, словно гор вековые громады.
Огонь сокрушал и обрушивал их без пощады.
Алмазы, кораллы и яхонты, жемчуг отборный,
Алоэ, сандал пожирал этот пламень упорный.
Пылали дома и дворцы обитателей Лапки,
С обильем камней драгоценных искусной огранки,
С оружьем златым и сосудами дивной чеканки.
Добычей огня оказались шелка и полотна,
Ковры дорогие, одежды из шерсти добротной,
Златая посуда, что ставят в трапезной, пируя,
И множество разных диковин, и конская сбруя,
Тигровые шкуры, что выделаны для ношенья,
Попоны и яков хвосты, колесниц украшенья,
Слонов ездовых ожерелья, стрекала, подпруги,
Мечи закаленные, луки и стрелы, кольчуги.
Горели украсы златые — изделья умельцев,
Жилища одетых в кирасы златые владельцев,
Что Ланки внезапный пожар обратил в погорельцев,
Обители ракшасов буйных, погрязнувших в пьянстве
С наложницами в облегающем тело убранстве.
Мечами бряцали одни, изощряясь в проклятьях,
Другие у дев обольстительных спали в объятьях.