А третьи младенцев своих, пробудившихся с криком,
Несли из покоев горящих в смятенье великом.
Дворцы с тайниками чудесными были доныне
Дружны с облаками небесными, в грозной гордыне,
Округлые окна — подобье коровьего ока —
В оправе камней драгоценных светились высоко.
С покоями верхними, где, в ослепительном блеске,
Павлины кричали, звенели запястья, подвески,
С террасами дивными в виде луны златозарной
Сто тысяч домов истребил этот пламень пожарный.
Горящий портал и ворота столичные тучей
Казались теперь в опояске из молнии жгучей.
И слышались в каждом дворце многоярусном стоны,
Когда просыпались в огне многояростном жены,
Срывая с себя украшенья, что руки и йоги
Стесняли и нежным телам причиняли ожоги.
И в пламени дом упадал, как скала вековая,
Что срезала грозного Индры стрела громовая.
Пылали дворцы наподобье вершин Химаваты,
Чьи склоны лесистые пламенем буйным объяты.
Столица, где жадный огонь разгорался все пуще,
Блистала, как древо киншуки, обильно цветущей.
Казалась пучиной, кишащей акулами, Ланка.
То слон одичалый метался, то лошадь-беглянка.
Пугая друг друга, слоны, жеребцы, кобылицы
В смятенье носились по улицам этой столицы.
Во мраке валы океанские бурными были,
И, Ланки пожар отражая, пурпурными были.
Он выжег твердыню, как пламень конца мирозданья.
Не город — пустыню оставила рать обезьянья!
Часть восемьдесят седьмая (Спор Индраджита с Вибхишаной)
Вибхишана Лакшмане молвил: «Узнай, безгреховный,
Алтарь Индраджита стоит в этой роще смоковной.
Вон там, где угрюмое древо вздымается к небу,
Сын Раваны служит всегда перед битвою требу.
Притом Индраджиту даровано Брахмой уменье
Исчезнуть, оставив дерущихся в недоуменье.
По собственной воле дано ему стать невидимкой,
И грозные стрелы он мечет, окутавшись дымкой.
О Лакшмана, если появится недруг твой ярый,
Ему доскакать не давай до смоковницы старой!
Пускай Индраджит, колесница его и возничий
Внезапно окажутся стрел твоих метких добычей».
Тут Лакшмана лук с тетивою, из мурвы сплетенной,
Держа наготове, пристроился в роще зеленой.
И вскоре лихой четверни застучали копыта.
Рожденный Сумитрой царевич узрел Индраджита.
Со стягом своим он летел, не предвидя помехи.
Как пламя, сверкали на нем боевые доспехи.
Но Лакшмана пылко воскликнул: «Причина злосчастья
Для рода Икшваку — отца твоего любострастье!
Со мною ты должен сразиться, потомок Пуластьи»,
Меж тем, с укоризною в очи Вибхишане глядя,
Сын Раваны выкрикнул во всеуслышанье: «Дядя!
Ты,— брат моего дорогого родителя кровный,—
Меня дожидаешься с недругом в роще смоковной!
Забыл ты родство и не помнишь, где вскормлен и вспоен.
Без верности долгу, без чести, какой же ты воин?
За что отплатил ты предательством старшему брату,
Бесстыдно пойдя в услуженье к его супостату?
Чужого — родне предпочесть? Но такие повадки —
Ты сам посуди! — говорят о смекалки нехватке.
Чужак есть чужак, хоть ума обладай он палатой.
Всегда предпочтительней родственник твой глуповатый.
И в бранном союзе, поверь мне, чужак ненадежен.
Тебя он убьет, если будет наш род уничтожен.
Впервые у Раваны младшего брата воочью
Узрел я враждебность к родне средь Летающих Ночью!»
Вибхишана молвил: «Тебе ль упрекать меня в дури?
Я — ракшас, но есть у меня человечность в натуре.
Родства не забывший, о доброй пекущийся славе,
Приличья от братнина сына я требовать вправе.
В семействе бывает несходство, но я — не изгнанник.
Со мной будь учтив и почтителен, дерзкий племянник!
Коль скоро мой брат на соседское зарится злато
И жен у мужей похищает во имя разврата,
Мой долг — не колеблясь покинуть злонравного брата.
Как стены жилища, что пламенем, грозным объято!
Юнец тупоумный и чванный, с надменной осанкой!
Проклятье нависло над жизнью твоей и над Ланкой.
Веленьем судьбы обречен злосвирепый отец твой,
И Лакшмана прячет в колчане злосчастный конец твой!»
Часть восемьдесят восьмая (Поединок Лакшманы с Индраджитом)