Внезапно я почувствовал спазм страха, — этакий приличный разряд электричества в области желудка. — Точно- этот стог! Когда же мы занимались им? В июне? Ну да, конечно-.жаркий душный июньский день, тяжёлые низкие облака над головой, и воздух напоён электричеством.
Рамминз сказал тогда: «Ради Бога, пошевеливайся, пока дождь не пошёл».
А Оле Джимми ответил: «Да дождь и не собирается. И нечего беспокоиться. Ты же отлично знаешь, что если гроза на юге, дождя в долине не будет».
Рамминз, стоящий в повозке с вилами в руках, ничего не сказал в ответ. Он был в бешенстве, боясь, что до дождя не управится со стогом.
— Дождя раньше вечера не будет, — повторил Оле Джимми, глядя на Рамминза; а Рамминз ответил ему взглядом, в котором горела тихая злоба.
Всё утро мы вкалывали без отдыха, загружая солому в телегу, перевозя её через поле и сооружая медленно растущий стог невдалеке от ворот, напротив автозаправочной станции. Мы слышали раскаты грома, они то приближались с юга, то отдалялись опять. Затем показалось, что гроза вернулась и зависла где-то за холмами, разряжаясь время от времени. Когда мы глянули вверх, то увидели тучи, меняющие очертания в неистовых высотных потоках; но на земле было жарко и душно, и ни малейшего дуновения ветерка. Мы работали без интереса и вяло в той духоте, рубахи были сырые от пота, лица горели.
Мы с Клодом работали рядом с Рамминзом на самом стогу, помогая его формовать, и я вспоминаю, как было жарко и невыносимо от мух и оттого, что пот ручьём; особенно же запомнилось мрачное подавляющее присутствие Рамминза рядом со мной; он работал с отчаянным усердием, поглядывая на небо и торопя окриком людей.
В полдень, вопреки Рамминзу, мы прервались на обед.
Клод и я сидели под изгородью с Оле Джимми и другим парнем по имени Вильсон, солдатом-отпускником, и было слишком жарко, чтобы много болтать. У Вильсона было немного хлеба и сыра и фляга холодного чая. У Оле Джимми была сумка, — из тех, что служили для противогазов старого образца, а в ней плотно друг к другу стояли шесть пинтовых бутылок пива.
— Давайте, — сказал он, предлагая по бутылке каждому из нас.
— Я бы купил у тебя одну, — сказал Клод, зная, что у старика денег не много.
— Возьми так.
— Я должен заплатить тебе.
— Не будь идиотом. Пей так.
Он был очень добрый старик, добрый и чистый, с чистым розовым лицом, которое он брил каждый день. Он раньше работал плотником, но в возрасте семидесяти его попросили, а было это уже несколько лет назад. Затем совет деревни, видя его активность, нанял его присматривать за только что выстроенной детской площадкой, содержать в порядке всякие там качели, в общем, быть чем-то вроде доброй собаки, следящей, чтоб никто из ребятишек не покалечился или не наделал других глупостей.
Это была хорошая работа для любого старика, и все, казалось, были довольны таким раскладом, но только до той субботней ночи. В эту ночь Оле Джимми здорово выпил и пошёл вразнос, начав орать песни посредине Хай-стрит, с такими завываниями, что люди повылезали из коек, чтобы посмотреть, что случилось. На следующее утро ему и высказали, что пьяница и дебошир как-то не сочетается с детками на игровой площадке.
А потом произошла удивительная вещь. В первый же безработный день — а был понедельник — ни одного детского возгласа не донеслось с игровой площадки.
И на следующий день, и на третий…
Всю неделю качели и горки стояли пустыми. Ни один малыш не приблизился к ним. Зато они были с Оле Джимми в поле за домом священника и играли в свои игры, а он за ними присматривал; и в результате этого совет в конце концов не придумал ничего лучшего, как вернуть старику его рабочее место.
Он и теперь работал там, и также прикладывался к бутылочке, но никто ему больше и слова не говорил. Он оставлял свою работу только на несколько дней в году, на время стогования. Всю свою жизнь Оле Джимми любил это дело, не собираясь отказываться от него и теперь.
— Ещё одну? — спросил он теперь, забирая бутылку у Вильсона, солдата.
— Не, спасибо. Я чайку.
— Говорят, чай хорош в жаркий день.
— Точно. Я от пива засыпаю.
— Если хотите, — сказал я Оле Джимми, — мы сходим на заправочную станцию и я возьму вам пару сандвичей, Хотите?
— С меня хватит пива. В одной бутылке пива, мой мальчик, пищи больше, чем в двадцати сандвичах.
Он улыбнулся мне, показав бледно-розовые беззубые дёсны, но это была приятная улыбка и не было ничего отталкивающего в его дёснах.