Сон не приходил к Па-Рамессу очень долго.
Изваяние, установленное перед колоннадой храма, было не меньше тридцати локтей в высоту. При ближайшем рассмотрении оно оказалось не таким уж огромным, но достаточно большим, чтобы всем было понятно, что прототипом для него стал не человек, но божество. Это была скульптура бога Птаха, который сотворил мир посредством своей мысли и своего слова, покровителя города Хет-Ка-Птах и создателя ремесел. Па-Рамессу смотрел на изваяние бога-творца с восхищением и страхом. Птах был прекрасен, в нем воплотились полнота жизни и сила. Боги вообще являли собой вершину красоты.
У мальчика не было времени на то, чтобы как следует осмотреться: обогнув храм, кортеж визиря подъехал к жилищу Верховного жреца, который здесь, в Хет-Ка-Птахе, носил титул Великого начальника ремесленников. Пешие солдаты помогли Сети и остальным всадникам спешиться. Визирь шел первым, держа сына за руку. Следом шагал номарх. Писцы, склонившиеся над своими дощечками в тени садовых деревьев, подняли головы и, угадав, что происходит нечто значительное, сунули свои каламы за уши. Первый писец свиты Сети пошел вперед, чтобы предупредить обитателей дома жреца о том, что визирь, проезжая мимо, решил переговорить с Верховным жрецом.
Священнослужитель выбежал навстречу гостям, воздев руки к небу. Его звали Хупер-Птах. Нельзя сказать, чтобы они с визирем давно знали друг друга, и все же Верховный жрец Птаха во время своего пребывания в Уасете прилежно посещал все мероприятия с участием Рамсеса и Сети, приуроченные к празднику коронации. Сети обнял его и представил своего сына.
Па-Рамессу обличающим взором обвел сад и двор, выискивая мальчика своих лет. Напрасно.
По приказу Сети Хуперу-Птаху поднесли подарки: мешки с пшеницей, два глиняных кувшина с вином, шкатулку с благовониями… Верховный жрец рассыпался в благодарностях, в основном адресованных божеству, пославшему ему столь благодатный день, и в меньшей степени — щедрости визиря, являвшей собой отражение бесконечной щедрости его отца-фараона. Он пригласил гостей в дом. Слуги принесли вина и разлили его по чашам.
Па-Рамессу умирал от нетерпения.
В разговоре возникла пауза, говорившая о том, что пришла пора перейти к обсуждению главной цели посещения.
— Я узнал, что ты приютил у себя потомка исчезнувшей династии, — произнес Сети.
Неужели кто-то все-таки предупредил Хупера-Птаха о цели их визита?
— Это правда, высокочтимый визирь. Больше пяти лет назад заплаканная служанка пришла к нам в дом и попросила позаботиться о грудном младенце, которого она держала на руках. Мать его недавно скончалась, и у ребенка не осталось никого из родственников. Отчаяние ее было неподдельным. Слезы текли по ее щекам, пока она говорила. Моя жена сжалилась над ней и над ребенком и отдала малыша кормилице наших детей. Я спросил у женщины, кто родители сироты. Она неохотно ответила: «Я была последней служанкой принцессы Нефернеферуры». Естественно, это имя меня заинтриговало. Так звали пятую дочь фараона Аменхотепа IV, того самого, кто столько лет потрясал божественную семью! Я спросил у женщины, может ли она подтвердить правдивость своих слов. Она показала мне мешочек с царскими печатями, браслет, кольцо, расческу и еще множество вещей, которые и правда можно было расценивать как доказательства, потому что на каждом предмете было выгравировано имя принцессы. «Я не оставлю вам эти вещи, — сказала она. — Это — мое единственное наследство, и вообще все, что я имею. Мне их подарила хозяйка. И мне пришлось кое-что продать, чтобы заплатить бальзамировщикам».
Хупер-Птах замолчал. Па-Рамессу сглотнул слюну. Было очевидно, что Сети, номарх и первый писец поражены услышанным.
— И тогда я подумал, что она ведь могла заполучить эти предметы и нечестным путем! Расхитители могил и поныне занимаются своими греховными делишками! Но если так, зачем бы ей показывать их, зачем пытаться подтвердить с их помощью царское происхождение младенца? Служанка упомянула о бальзамировщиках. Их работа была не закончена, и я, прихватив с собой служанку, отправился к ним. «Что эта женщина дала вам в качестве платы за труд?» — спросил я у них. Мастера показали мне прекрасной работы, инкрустированный золотом и слоновой костью ларец из эбенового дерева для благовоний, на котором тоже было начертано имя принцессы. «Мы согласились взять этот ларец, но оставили покойной ее кольцо», — сказал мне один из мастеров. Он разрешил мне осмотреть умершую девушку. Увидев посмертную маску — слепок с лица несчастной, сделанный в первые часы после ее кончины, я понял, что служанка сказала правду: девушка была вылитая ее мать Нефертити, которую мне доводилось видеть рядом с супругом на церемониях в Ахетатоне. Кольцо, украшенное золотым диском, относилось, вне всяких сомнений, к числу царских драгоценностей.