Выбрать главу
— Да ниспошлют все боги этой земли Моему хозяину силу и здоровье!

За словами почтительной песни юноша уловил скрытую иронию и улыбнулся. Он сам, принадлежа по рождению и к господам, и к слугам одновременно, частенько за преувеличенно почтительным отношением к своему отцу и его спесивым родственничкам скрывал насмешливое презрение к ним.

2

После купания дородный, розовощёкий Рахотеп в короткой белой льняной повязке на бёдрах сидел в низком кресле в просторной комнате, стены которой были расписаны изображениями охоты на лебедей, гусей и уток среди зарослей папируса, а потолок виноградными лозами. Голова вельможи была в пене. Худой длинный цирюльник с мрачным лицом брил господину голову и щёки большой бронзовой бритвой, которая ярко сверкала в лучах утреннего солнца. Его помощники стригли ногти на руках и на ногах Рахотепу. Вельможа, изредка причмокивая полными губами, с интересом слушал последние сплетни, которые рассказывал ему невозмутимый скептик, очень низко оценивающий моральный уровень своих сограждан, всегда мрачный цирюльник Нахт.

— ...Ну так она, не долго думая, приказала залезть своему любовнику в большой пустой кувшин для вина, стоящий у них во дворике у кухни, а сама набросилась на не вовремя нагрянувшего домой муженька с упрёками, что он только шляется по городу, а не работает у себя в гончарной мастерской. В это время любовник чихает. «Ты что это делаешь сосед Панхар в моём кувшине?» — удивлённо спрашивает простофиля-муж. «Он хочет его у тебя купить, — заявляет находчивая бабёнка, — вот и проверяет, нет ли внутри трещин».

— Ну и как, купил Панхар кувшин? — захохотал Рахотеп так заразительно, что все, кто находились в комнате, тоже начали вторить ему.

— Купил, конечно, куда ему деваться, грешнику проклятому, — с презрительно-мрачной гримасой на своём вытянутом бледном лице ответил моралист-цирюльник. — Только вы головой-то не дёргайте, хозяин, а то так и без ушей можно остаться, — недовольно ворча, Нахт за плечо придерживал экспансивного Рахотепа, которому уже надоело неподвижно сидеть в кресле.

В этот момент перед ними появился Риб-адди и преувеличенно почтительно поклонился отцу в ноги. Цирюльник и его помощники уже закончили свою работу и быстро убирали бритвы, щипчики, ножницы и скребки в футляры и ларцы из чёрного дерева.

— Привет, Рибби, — сказал Рахотеп и протянул сыну маленькую изящную руку аристократа.

Юноша почтительно поцеловал её и уселся на мягкую подушечку рядом. За отца теперь принялись массажисты и специалисты по умащениям и благовониям. Они уложили его на кушетку и, проворно черпая пригоршни разноцветной, благоухающей мази из сосудов из хрусталя, обсидиана и алебастра, втирали её с хрустом в жирное тело Рахотепа. Довольный вельможа только покряхтывал под их сильными руками. Затем одна из служанок начала кисточкой искусно накладывать грим зелёного и чёрного цвета из малахита и свинцового блеска на веки и нежную кожу у глаз своего повелителя, чтобы предохранить их от воспалений, вызываемых слишком ярким солнцем, ветром, пылью и насекомыми.

— Рибби, — обратился к сыну Рахотеп. — Мне приснился странный сон, и я хочу посоветоваться с тобой, что же он значит?

Юноша обладал феноменальной памятью. Стоило ему пару раз прочитать текст — и он уже знал его наизусть. Так получилось и со старинным сонником, написанном на длинном громко хрустящем, когда его разворачивали, свитке из пожелтевшего от времени папируса, который попал в руки Риб-адди год назад. Он заинтересовался им и вот теперь стал авторитетным экспертом по части толкования любых снов.

— Какой сон, папа? — нетерпеливо спросил юноша. — Говори быстрей, а то мне уже в школу пора. Как бы не получить палок за опоздание.

— Ты знаешь, мне приснилось, что я совокуплялся с коршуном. К чему бы это?

Молоденькая служанка, светлокожая ливийка Мая, которая принесла только что испечённый, благоухающий на всю комнату хлеб и накрывала на круглый столик приборы для завтрака, громко хмыкнула и уронила со звоном на серебряное блюдо нож и ложку.

— О, это очень просто, — ответил скороговоркой Риб-адди. — Такой сон означает, что тебя обворуют. До свиданья, папа, я побежал.