«А что делать? — думал он. — Ведь сейчас самая благоприятная возможность сделать первый шаг по захвату власти в стране. Пока молодой самоуверенный фараон осаждает палестинские и финикийские крепости и сдуру ввязывается в большую войну с хеттами, он, Пенунхеб, кровь от крови и плоть от плоти потомок самой древней аристократии на земле, ведь его род ведёт свой отсчёт ещё от Хуфу[33], великого фараона, построившего самую огромную пирамиду, которой будут любоваться потомки и через миллион лет на земле, он, Пенунхеб, захватит власть сначала среди жрецов Амона, самой богатой и влиятельной касты Египта, и станет единолично и бесконтрольно повелевать ключевой силой в империи фараонов. С помощью огромных богатств храма и поддержки аристократии всего юга Египта, ненавидящей выскочек с севера, которые заняли все самые лакомые должности вокруг фараона и совсем выродились, превратившись в жалких азиатов. Только главенство юга, где крепки связи древних родов с самыми глубокими корнями истинно египетского духа и коренными египетскими божествами, среди которых главенствует Амон, только дети юга смогут придать Египту былое величие, очистив его от мерзкого азиатского влияния. Во главе этого движения будет он, Пенунхеб и, конечно же, кому как не ему, после того, как свергнут династию азиатских выродков из Авариса, стать во главе государства, возложить на себя двойную корону Верхнего и Нижнего Египта».
Пенунхеб огляделся, словно опасаясь, что кто-то может подслушать его богохульские мысли. Ведь он замышлял самое страшное преступление, какое только можно было совершить в этой стране. Он хотел убить живого бога — фараона. И не просто убить, но и уничтожить весь род, чтобы никто из его потомков не смог сменить своего отца. А для древнего египтянина это было самое страшное. Недаром во всех гробницах для отпугивания дерзких грабителей над входом висела страшная магическая формула, грозящая жуткой карой: «Когда тебя не станет, твой сын не будет на месте твоём». Худшей судьбы египтянин представить не мог. Первым препятствием, которое предстояло преодолеть для достижения цели или для совершения ужасающего преступления — устранение Верховного жреца Амона.
«Ну, что такое жалкая жизнь этого старикашки, который и так уже одной ногой на западном берегу, в сравнении с великими целями, к которым стремлюсь я и лучшие люди страны, — продолжал ожесточённо уверять себя Пенунхеб, покачиваясь в паланкине. — Ведь Несиамона даже не надо и мумифицировать, он и так уже давно превратился в мумию. Я сделаю благое дело и для старика, прекратив болезненные мучения, оборвав его бесполезно длящуюся жизнь», — убеждал себя второй жрец Амона, но ему было страшно и стыдно.
Он посмотрел на свою правую руку, где под ногтем указательного пальца скрывался маленький стеклянный сосудик с сильнейшим ядом.
«А если взять и пустить этот яд, которым я хочу отравить своего благодетеля, можно сказать второго отца, себе под язык и умереть прямо сейчас, здесь, в мягком кресле этого паланкина, на улицах родного города? — вдруг подумал Пенунхеб и застонал. — Воистину убить себя проще, чем тайно и подло отравить самого дорогого мне человека на земле».
Жрец снова замотал головой, морщась. Широкоплечий слуга с опахалом из страусовых перьев, бежавший рядом с паланкином, воскликнул заботливо:
— Вам напекло голову, о мой господин? Может быть, вы остановитесь и отдохнёте в тени?
— Ничего, ничего, мой верный Хашпур, — проговорил Пенунхеб, — надо спешить, спешить... — И уже совсем тихо себе под нос: — Нельзя откладывать то, что я обязан сделать. Ведь если я дрогну, то тогда грош мне цена. Такие великие дела впереди, а я терзаюсь из-за какого-то пустяка по сравнению с тем, что ещё предстоит... — бормотал он сам себе, словно хотел успокоить свою больную совесть, и вскоре самообладание вернулось к нему. Пенунхеб сжал губы и стал уверенно и властно смотреть перед собой.
33