— Что-то я сегодня неважно себя чувствую, — проговорил Пенунхеб и выпрямился. — Я буду у себя, если что, — второй жрец Амона выразительно посмотрел на дверь, — докладывайте мне немедленно.
— Слушаюсь, мой повелитель, — сказал подошедший пожилой полный жрец и склонился в почтительном поклоне.
Уходя, Пенунхеб услышал за своей спиной недовольный сварливый тенорок, обращённый к молодым жрецам:
— Быстро уберите эти осколки, нечего стоять как истуканы!
— Скоро он сообщит, что мой отец удалился на западный берег в царство Осириса, — подумал Пенунхеб и почему-то очень явственно представил, как будут дрожать жирные щёки жреца, передающего роковую и столь ожидаемую весть.
Тем временем верховный жрец Амона мирно спал. Он даже и не подозревал, что вечность уже подступила к нему с распростёртыми объятиями. Несиамон видел во сне своё прошлое и беззаботно улыбался. Вот он бежит по горячей дорожке вместе с компанией ребятишек купаться и ловить сетью птиц на тихих заводях Нила, заросших цветущим лотосом и зелёным, громко шелестящим папирусом. Мальчишки громко визжат во всю силу своих лёгких от распирающей их жажды жизни, от жгучей радости просто быть на свете... А на берегу стоит жрец, школьный учитель, кивает большой, голой, загорелой головой и смеётся, глядя на бегущих ребят. Его огромные глаза светятся теплом и мудростью. Но вдруг Несиамон видит, что это не жрец — учитель, а сам Осирис[35] стоит и ждёт его, чтобы перевезти через реку забвения к богам, на загробный суд... Маленький мальчик заплакал. Ему так не хочется покидать своих друзей, реку, эту мягкую, тёплую, чёрную землю. Но Осирис неумолим. Он протягивает руку и ведёт Несиамона к погребальной ладье. И вот они уже плывут. Далеко-далеко позади остаются друзья, любимая страна, чёрная земля Кемет[36] и длинная, славная жизнь. Слеза скользнула по иссохшей щеке старца. Несиамон умер.
Глава 3
1
Длинными полутёмными коридорами Риб-адди провели к Пенунхебу. Тот сидел в кресле из красного дерева с золотыми инкрустациями на ножках в виде лап и крыльев грифона. Юношу удивило выражение тоски на бледном лице второго жреца Амона. Но как только начался разговор, Пенунхеб взял себя в руки и его властное лицо стало напоминать больше каменную статую, чем лик живого человека. Когда Риб-адди поднёс свой труд, жрец развернул его, стал внимательно просматривать и задавать вопросы, которые свидетельствовали об отличном знании предмета. Юношу это удивило, однако он отвечал уверенно.
— Что ж, ты хорошо поработал и твоё усердие будет достойно оценено, — проговорил Пенунхеб. — Мы намереваемся обновить старинные заупокойные храмы и усыпальницы фараонов прошлого на западном берегу, чтобы придать им достойный вид, и твоя работа нам в этом поможет. В этом деле нельзя допускать никакой выдумки, мы обязаны следовать образцам прошлого. Когда начнутся работы, ты будешь непосредственно за ними наблюдать. А сейчас ты приступишь к исполнению обязанностей моего писца. Сразу предупреждаю, что всё, что ты услышишь здесь, должно навечно остаться только в твоей голове. Если ты сболтнёшь где-нибудь на стороне о том, что узнал на моей службе, то немедленная кара Амона постигнет тебя. Запомни это, — Пенунхеб пристально взглянул в глаза юноши, у которого мурашки побежали по спине, словно огромная кобра холодно и беспощадно уставилась на него перед своим смертельным броском.
— А почему у тебя неегипетское имя? — вдруг спросил жрец.
— Моя мать — финикийка, назвала меня так в честь царя Библа[37], откуда она родом. Её дальний родственник носил это славное имя, — приврал с невозмутимым видом юноша. — А мой отец Рахотеп согласился. Я его законный младший сын, — добавил он с достоинством.
— Что ж, сейчас стало модно даже у коренных египтян называть своих детей азиатскими именами. Господи, что будет? — мрачно проговорил Пенунхеб, поднимая свои усталые глаза к потолку и качая сокрушённо лысой, яйцеобразной головой. — Даже наш царственный повелитель, сын Амона, да здравствует он вечно, тоже назвал свою старшую дочь сирийским именем — Бент-Анат, — жрец развёл руки, явно давая понять собеседнику, что дальше идти просто некуда.
Он поднялся и расправил на себе белое льняное одеяние в виде хитона, с короткими рукавами, доходившее почти до пят. На смуглых руках блеснули золотые браслеты в виде священных змей с бирюзовыми глазами. Пенунхеб заметил любопытный взгляд юноши.
35
36
37