Тот с новым энтузиазмом, блестя крупными ровными белыми зубами и белками глаз, начал лупить дубинкой по уже исполосованной спине своей жертвы.
— О горе мне! Горе моей плоти! — всё громче подвывал преступник.
— Пусть и мой слуга присоединится, — проговорил небрежно Пенунхеб. — Две палки всегда лучше, чем одна.
Верный Хашпур шагнул к допрашиваемому и обрушил на него свою дубинку, да с такой силой, что грабитель гробниц захрипел, глаза его начали закатываться и на губах появилась кровь.
— Полегче, ты, полегче, — обратился к слуге жреца начальник стражи. — Нам ведь не убить надо, а развязать язык. А ты тут чего делаешь? — обернулся он к Риб-адди. Женой Меху была младшая сестра Рахотепа, поэтому-то он и удивился, увидев в подземелье своего молодого родственника.
— Это мой новый писец, — проговорил Пенунхеб с таким видом, что у начальника стражи пропала всякая охота задавать вопросы. — Продолжайте, — жрец присел на поданный его слугами складной стульчик с ножками в виде лап хищной птицы, позолоченные когти которой тускло светились в колеблющемся свете горящих факелов.
Меху уставился на преступника своими большими, круглыми, вылезающими из орбит глазами, вобрал шумно воздух широкими ноздрями, набычился, и его мощный сиплый бас вновь загремел под сводами, оглушая всех присутствующих:
— Скажи, каким путём ты добрался до великих жилищ мёртвых, столь священных? Кто ещё был с тобой?
— О, горе мне! — хрипел незадачливый грабитель. — Был какой-то папирус с планом гробницы. Поэтому мы и пробили лаз прямо в усыпальницу, минуя все пустые камеры со смертельными ловушками и тупиковые проходы.
— У кого был папирус? Кто показал вам путь? — рявкнул Меху так громко, что присутствующим показалось, что они на несколько секунд перестали вообще чего-либо слышать.
Пенунхеб поморщился и подал незаметно знак своему слуге Хашпуру, бьющему преступника. Риб-адди, сидящий скрестив ноги рядом со своим новым господином и записывающий на папирусе ход допроса, краем глаза заметил этот почти неуловимый жест, но не подал вида. Тем временем начальник городской стражи, почувствовав решающий момент допроса, как охотничья собака, наконец-то выбежавшая на раненую дичь, кровожадно и победоносно зарычал, низко нагнувшись над щуплой жертвой.
— Ты скажешь, кто был этот человек с папирусом?
— Это был наш предводитель, — взвизгнул преступник. — О, горе мне и моей семье! Если он узнает, что я его предал, его люди вырежут всех моих домашних, никого не пощадят. О, горе моим деткам! — продолжал канючить допрашиваемый.
— Ты назовёшь мне имена всех в твоей шайке, я схвачу их, предам позорной смерти и никто не сможет вредить твоей семье, — проговорил успокаивающе Меху и поднял руку, останавливая экзекуцию. — Ну, говори, кто главарь?
Внезапно в камере наступила тишина. Стало слышно, как трещат смолистые факелы и тяжело дышат палачи и их жертва.
— Я очень бедный человек, — пронзительным голоском начал грабитель, повернув голову и из-за спутанных, грязных, длинных, чёрных волос, в которых застряли какие-то репья, всматриваясь пристально в широкое потное лицо начальника стражи, склонившегося над ним. — Сколько вы мне заплатите, если я скажу имя нашего главаря?
— Ах, ты ещё торговаться, жалкий сморчок, — рявкнул рассвирепевший Меху и ударил своим длинным и тяжёлым посохом по пальцам руки грабителя, которую прижимал чернокожий стражник к каменному полу. Раздались хруст костей и дикий вопль.
— Говори, кто главарь, или я переломаю все твои кости, — начальник полиции поднял свой посох, уже над ногой преступника.
— Я всё скажу, всё, — завопил, дёргаясь от боли, незадачливый грабитель, — о горе моей плоти! Только не ломайте мне кости. Да будет проклят навечно тот, кто втянул меня в это святотатственное преступление! Его зовут Бу... — но преступник не успел закончить фразу.
Тяжела дубинка Хашпура опустилась ему на затылок, череп хрустнул, грабитель дёрнулся несколько раз в конвульсиях и навеки затих.
— Ты, что, не видел моего знака прекратить его бить? — заревел Меху.
— Да не хотел я его убивать, — воскликнул Хашпур, опуская в низком поклоне своё широкое тёмное неподвижно-каменное лицо. — У меня просто рука сорвалась, — пробормотал он негромко.
— А ну, пошёл, раб, с глаз долой! — крикнул подошедший второй жрец Амона. — Я велю с тебя живого шкуру содрать.