— Дорого нам обходится эта небольшая прогулочка за кедровым лесом, как уверял наш молодой повелитель, год назад отправляясь в свой первый, сразу же объявленный придворной сволочью победоносным поход в азиатские страды, — ворчал себе под нос правитель Фиванского нома, Яхмос, прозванный в народе Крокодилом за непрезентабельную внешность и свирепый нрав.
Он сидел на помосте, на котором стояли три роскошных кресла с причудливо изогнутыми спинками и ножками в виде связанных пленников: азиатов, нубийцев, ливийцев, извечных врагов Египта. Пенунхеб, восседающий рядом с Яхмосом, предостерегающе посмотрел на него. Порицать монаршую волю в присутствии визиря Южного Египта, престарелого Инуи было, мягко говоря, неосторожно. Но всесильный старец неподвижно замер в украшенной золотой вышивкой тунике, и его застывшее худое лицо не выражало абсолютно ничего. Это был сановник старого закала, который умел держать себя в руках. Недаром он успешно служил при пяти фараонах на многих постах и достиг высшего чина в долгой иерархии египетского чиновничества. Однако когда Пенунхеб и Яхмос отвернулись и начали оживлённо беседовать с подошедшим к ним адмиралом, возглавляющим караван, старик бросил на них хитрый взгляд из-под надвинутого глубоко на лоб парика, в котором сквозило и острое любопытство и ледяная враждебность. Но через мгновение Инуи уже с милостивой улыбкой на устах включился в беседу с главой каравана, старым морским волком, Джхутинифером, прославленным многочисленными победами над врагами, пытающимися последние годы всё чаще и чаще вторгнуться с грабежами в Дельту Нила, а также неистовыми попойками, которым предавались моряки под его главенством, с триумфом возвращаясь к родным берегам. Сейчас вновь пришло его время: надо было громить поганых азиатов и коварных ахейцев, защищая с моря войска фараона в Финикии и обеспечивая переброску подкрепления и продовольствия. Без этого на успех в финикийской кампании Рамсес Второй рассчитывать не мог. Поэтому-то и говорил отважный Джхутинифер с высшими сановниками государства так независимо, можно даже сказать, небрежно, как это позволяют себе старые вояки с гражданскими крысами в военные годы, когда на первый план выступает воинская доблесть, а бюрократические добродетели вынуждены отойти в сторонку, выжидая, правда, своего часа наступления мира. Тогда можно было отыграться за испытанные обиды от неотёсанных армейских носорогов или, как в данном случае, от грубо-нахального военно-морского гиппопотама.
— Распорядитесь, чтобы ваши храмовые работники ускорили погрузку последних двух судов! — сипло пробасил адмирал.
По его круглому, плохо выбритому, медно-красному обветренному лицу и такого же цвета широченным плечам и волосатой груди текли капельки пота, а в правом ухе сверкала крупная золотая серьга с огромным алым рубином. Адмирал снял с головы старый, чёрный, вылинявший парик, утёрся им и, с удовольствием наблюдая брезгливо оторопелую реакцию сановников на его развязно-деловой тон и плебейскую наружность, продолжил, повышая голос:
— Они должны быть загружены полностью немедленно. Как только мы выстроимся на рейде замкнуть колонну, прикажите заткнуться бабам на причалах, что они орут как оглашённые?! Ведь в таком гвалте и команду никто не услышит, развели тут сопливое бабье царство! — Адмирал громко, с силой постучал по помосту своим посохом богато украшенным золотыми и серебряными пластинами, на которых были изображены корабли и морские чудовища.
— Вы же согнали почти всех юношей города в свой корпус новобранцев и увозите их навстречу опасностям войны. Сколько времени эта кампания продлится, никто не знает, и вы хотите, чтобы их матери ликовали и осыпали вас цветами? — прорычал в ответ Яхмос, открыв свою большую, зубастую, действительно похожую на крокодила пасть.
— Мой повелитель, да живёт он вечно, прямо сказал мне, когда я видел его в последний раз при осаде Сидона[42], что я обязан во что бы то ни стало привезти хорошее пополнение в его войско. Иначе ему трудно будет одновременно вести осаду и отбивать атаки нахальных хеттов, возомнивших сдуру, что Финикия — это их страна, — ответил, ещё более повышая голос, адмирал. — Мой повелитель, да будет он всегда здоров, сказал мне так: «Джхути, мой отважный воин, только на тебя я могу надеяться в этот трудный час. Я знаю, ты выполнишь всё, что бы я тебе бы ни приказал, — на глазах у умилённого столь дорогими его сердцу воспоминаниями военно-морского гиппопотама выступила крупная слеза, — я совершенно уверен в этом», — продолжил наш повелитель. И свет очей наших, живой наш бог, да здравствует он вечно, дал мне поцеловать свою сандалию, — Джхутинифер, шмыгнув носом, утёр своим париком слёзы, катившиеся по его обветренной физиономии, расплывшейся от переполнявших чувств, словно груда мокрого свежего творога на тарелке.
42