Девушка с трудом отпустила руку любимого, поправила эффектное розовое платье, которое изящно облегало её невысокую, полноватую фигуру, и подошла к двоюродным братьям. Пасер и Кемвес в красных набедренных повязках, в одинаковых чёрных париках, блестя на солнце богатыми ожерельями и браслетами, рослые и мускулистые, выглядели очень привлекательно. Многие девицы в разноцветных платьях и взбитых буклями париках с интересом посматривали на могучих сыновей главы городской стражи. Рахмира ласково обняла и расцеловала своих братцев. Они же громко, радостно хохоча, подняли её в воздух своими стальными руками высоко над толпой.
— Ой, вы мне платье порвёте! — взвизгнула Рахмира.
— Ничего, ничего, не на платье твои главные прелести, а под ним — захохотал старший брат Пасер, — уж кто-кто, а Рибби это хорошо знает.
— Ещё бы не знать, ведь он как обезьяна по крышам лазает, — добавил Кемвес, озорно подмигивая.
— А ну, хватит болтать глупости, — девица покраснела и с трудом вырвалась из рук своих родственников. — Лучше хорошо служите и быстрее возвращайтесь живыми и здоровыми, — добавила она и тут же кинулась к жениху, услышав оглушающие команды о начале посадки на суда.
С громким воплем вцепилась в дорогих сыночков их мать Хафрет. Даже Меху, несмотря на свою силу, с трудом смог оторвать её от детей.
— Ну, будет тебе, чего заладила, накричишь тут беду, — ворчал он, прижимая к себе бьющуюся в рыданиях жену.
Меху с тоской смотрел на своих сыновей, легко вбегающих по качающимся сходням на корабль. Вдруг младший Кемвес неожиданно споткнулся, но быстро подпрыгнул и под смех приятелей оказался на палубе судна. Сердце у отца ёкнуло. Примета была плохая, но Меху заставил себя улыбнуться и помахал рукой. Рядом с сыновьями уже встал невысокий стройный его племянник Риб-адди. Кстати, только он, да начальник городской стражи знали, что в парике и в тайнике, выдолбленном в посохе, спрятаны секретные послания фараону и визирю Нижнего Египта Рамосу о готовящемся заговоре против священной власти Рамсеса Второго в религиозной столице страны — Фивах.
Когда первые корабли отчалили от гранитной набережной и распустили свои широкие прямоугольные оранжевого и кирпичного цвета паруса, Пенунхеб, обладавший, несмотря на пожилой возраст, острым зрением, заметил на палубе одного из судов, медленно отплывающих от берега, до боли знакомых людей. Прежде всего это был Бухафу, которого не сумел прикончить верный слуга Хашпур и которого искали бесчисленные шпионы жреца по всему городу и его предместьям. Второй жрец Амона никак не ожидал увидеть беглеца, обладавшего смертельно опасной тайной, на судне, отправляющемся в Финикию. Пенунхеб всё понял: смышлёный Бухафу и его товарищи добровольно вступили в войско фараона и теперь они под его защитой. И сколько ни посылай гонцов, Джхутинифер, самоуверенный и тупой военно-морской гиппопотам, ни за что не выдаст новобранца, он так нужен Рамсесу в Финикии. Оставалось действовать тайными путями, но достать Бухафу и его товарищей, которые стояли рядом с ним на корме судна и нагло пялились на жреца, было даже для Пенунхеба непросто, как ни длинны были его руки. А суда друг за другом, неспешно покачиваясь на зелено-голубых волнах Нила, плыли вниз по течению. Бухафу и его товарищи насмешливо прощально махали руками и выкрикивали что-то наверняка оскорбительное. Пенунхеб резко встал, сухо простившись с визирем и правителем нома, залез в свой паланкин и поплыл, покачиваясь на руках мощных нубийцев, к себе во дворец. Рядом бежал с разбитым лицом верный Хашпур, словно напоминая своему хозяину: события порой развиваются не совсем так, как желали бы честолюбивые заговорщики.
2
Риб-адди стоял на корме большого торгового корабля и зачарованно смотрел, как всё дальше и дальше уплывают от него родные Фивы, а вокруг неторопливо разворачиваются величественные пейзажи ещё невиданной огромной страны.
Шла ранняя весна. В Египте к этому времени уже созревал урожай зерновых. Сезон перет[46] заканчивался, и вскоре должна прийти засуха с её знойными ветрами из пустыни, которые будут дуть с перерывами целых пятьдесят дней. Но пока стояла чудесная погода. Юный писец с удовольствием подставлял разгорячённое лицо прохладному северному ветерку. Он уже не смотрел назад, где скрылись в сизой дымке тёплого марева стены родного города, а с интересом разглядывал широкие поля по обоим берегам. Кое-где на ярко желтеющих пригорках крестьяне уже начали убирать пшеницу и ячмень, чтобы не дать зерну осыпаться. Видно было, как их коричневые от загара спины склоняются над жёлтыми колосьями. На солнце блестели бронзовые серпы, которыми взмахивали мужчины. Они подрезали колосья снизу и клали на землю, оставляя позади себя высокую ость. За ними шли жёны и собирали срезанные колосья в корзины из пальмовых ветвей, а осыпавшиеся зёрна в миски. Но жнецов было пока мало, ведь хлеб созрел ещё только на возвышенных сухих местах, чем дальше плыл не спеша караван судов на север, тем зеленее были берега по обе стороны реки.
46