Как только первые лучи восходящего из-за гор солнца окрасили розовато-алым светом заснеженные вершины, высившиеся неподалёку от морского берега, Рамсес проснулся, вскочил со своего походного ложа и стремительно выбежал из шатра. Сегодня был намечен штурм Сидона, крупнейшего и богатейшего из городов Финикии. Точнее, брать приступом решили ту часть города, которая размещалась на суше, на каменистом полуострове, глубоко вдающемся в море. Перед ним находился остров, где располагалась самая неприступная часть Сидона, тоже обнесённая высокими стенами, подножие их день и ночь лизали волны моря.
«До островка тоже дойдёт очередь», — думал молодой повелитель древнейшей страны Востока, зевая и потягиваясь во весь свой огромный рост.
Обыкновенные люди своими макушками не доставали даже до плеча. Рамсес смотрел на них сверху вниз пугающе пронзительным взором, лишь немногие могли выдержать этот тяжёлый взгляд. В лице фараона было что-то от хищной птицы. Огромные глаза, чуть навыкате, могли смотреть, почти не мигая, даже на солнце. Орлиный нос словно выточил искусный скульптор, губы обычно были плотно сжаты, волевой подбородок выступал вперёд особенно выразительно, так как молодой фараон почти всегда надменно и величественно откидывал голову чуть назад. Когда же он сводил прямые густые брови до глубокой складки на переносице и начинал сверкать своими соколиными очами, уголки губ опуская вниз к крепкому подбородку с ямочкой, то придворные падали ниц уже не по привычке и заведённому издревле обычаю, а с искренним ужасом. В облике молодого властелина и вправду было в эти минуты так много беспощадно-божественного, что обыкновенному смертному хотелось раствориться в пыли у его ног или провалиться поглубже под землю, только бы не чувствовать на себе испепеляющий взгляд равного богам исполина.
Но Рамсес не злоупотреблял своим умением повергать в ужас подданных. Он был ещё жизнерадостным молодым человеком, хотя черты ранней зрелости уже отчётливо проглядывали во всём его величественном облике. Ведь с восьми лет он был соправителем своего отца. И хотя поначалу мало понимал в делах огромной империи, но постоянное погружение в этот беспрерывный, не терпящий никаких остановок поток правления, приходилось день и ночь быть в курсе дел своего отца, фараона Сети Первого, выковало из смышлёного, рослого не по возрасту мальчика, а потом юноши умного человека, знакомого со всеми бюрократическими тонкостями работы громоздкого государственного механизма Египта. Кто-кто, а древние египтяне были, пожалуй, самыми ревностными бюрократами в тогдашней вселенной. Но несмотря на свою раннюю зрелость и постоянное общение с канцелярскими крысами, Рамсес не превратился в сухого крючкотвора-чиновника, управляющего страной из пыльного кабинета, заваленного горами свитков папируса. Его спасли от этой участи частые, почти ежегодные военные походы, в которых он обязательно участвовал. Отец, Сети Первый, принялся сразу же, как только пришёл к власти, наводить порядок в отдалённых мятежных провинциях своей империи: Сирии с Финикией — на севере и Нубии — на юге.
Если про кого можно было сказать, что он взращён на барабане, так это про Рамсеса. Воздух военного лагеря, длинные переходы под палящим солнцем, бешеные скачки на колесницах, постоянные упражнения с луком, копьём, мечом и боевым топором закалили его могучее тело и такой же могучий дух. Он не мог представить себя вне родной обстановки военного лагеря: грохота барабанов, призывных команд, подаваемых флейтами, трубами и лужёными глотками командиров всех рангов, грубых перебранок копейщиков с лучниками, ржания коней колесничего войска и, конечно же, рычания боевого льва, которого всегда водили в походы на позолоченной цепи и которого сам фараон лично по утрам кормил отборными кусками сочащегося кровью мяса. Но сегодня с утра никакой еды зверю не полагалось. Ведь предстоял бой! А что может быть страшней голодного, свирепого льва?!