А вокруг уединенного дома, где в глубокой тишине ночи она размышляла о будущем сына, витал дух баскских предков, сурово и ревниво оберегающий и от чужестранца, и от неверия, и от измены своему народу. Дух баскских предков, древний и неизменный, приковывающий этот народ к его прошлому; извечный таинственный дух, заставляющий детей жить так же, как жили их отцы и деды, в тех же горных селениях, под сенью тех же колоколен.
Вдруг из темноты ночи донесся шум шагов… Кто-то осторожно ступал веревочными подошвами по густо усыпавшим землю листьям чинар… Потом раздался условный свист…
– Как, уже!.. Уже час ночи!..
Теперь ее решение было окончательно принято. Она открыла дверь главарю контрабандистов и сказала с неожиданно приветливой улыбкой.
– Входите, Ичуа, погрейтесь немного у очага, а я пойду разбужу сына.
Высокий, худой, широкоплечий, с мощной грудной клеткой, гладко выбритым по обычаю коренных басков лицом, Ичуа чем-то напоминал священника. Смотревшее из-под неизменного берета бесцветное, безжизненное, словно вырубленное топором лицо было чем-то похоже на древние изображения святых на молитвенниках XV века. Впалые щеки, квадратные челюсти, крепкая могучая шея говорили об огромной силе. Лицо типичного баска: глубоко сидящие глаза, очень густые, длинные, как на изображениях плачущей Богоматери, брови, кончики которых почти касались волос на висках. Никто не мог бы точно определить его возраст: где-то между тридцатью и пятью десятью. Имя его было Хосе-Мария Горостеги, но в деревне его когда-то в шутку прозвали Ичуа (слепой) за способность видеть в темноте, словно кошка. С тех пор никто и не звал его иначе. Впрочем, он был человек верующий, выполнял обязанности церковного старосты в своем приходе и громче всех пел в церковном хоре. Кроме того, он славился выносливостью и способностью без устали карабкаться по пиренейским склонам с тяжелым грузом на спине.
Вскоре появился Рамунчо. Глаза его слипались, и он тер веки, чтобы прогнать остатки крепкого молодого сна. При виде юноши мрачное лицо Ичуа осветилось улыбкой. Ичуа подбирал для своей банды сильных и энергичных парней и умел, несмотря на мизерную плату, удерживать их своеобразным кодексом чести. Он знал толк в резвых ногах и крепких плечах, да и в характерах тоже неплохо разбирался, а потому очень гордился своим новобранцем.
Прощаясь с сыном, Франкита снова прильнула щекой к его плечу; потом она проводила обоих мужчин до двери и, представляя себе, как они пробираются сквозь бескрайний мрак дождливой ночи, сквозь хаос горных уступов к окутанной туманом границе, она благоговейно молилась за них, стоя на пороге.
2
И вот несколько часов спустя, когда едва начинает брезжить сумеречный рассвет и просыпаются пастухи и рыбаки, контрабандисты, справившись со своей работой, радостно возвращаются домой.
Уходили они со всеми возможными предосторожностями, бесшумно пробирались через овраги и лесную чащу, преодолевали вброд бурные горные потоки, а возвращались при свете дня, как люди, которым никогда ни от кого и ничего не нужно было скрывать. Они спокойно наняли лодку в Фонтарабии и переправились через Бидассоа под носом у испанских таможенников.
Нагромождение гор и облаков, весь мрачный хаос предшествующей ночи, рассеялся почти внезапно, словно по мановению волшебной палочки. Пиренеи утратили свои загадочные очертания и стали обыкновенными горами, в складках которых еще таилась ночная тень, а вершины уже ясно вырисовывались на светлеющем небе. Воздух стал таким восхитительно теплым и нежным, как будто внезапно на смену осени пришло лето; ветер подул с юга, дивный южный ветер, который в стране басков гонит прочь тучи, холода и туманы, оживляет все своим дыханием, возвращает небу голубизну, делает бесконечными горизонты и даже в разгар зимы на какое-то мгновение возвращает лето.
Лодочник, переправлявший контрабандистов во Францию, отталкивался длинным шестом, и лодка медленно продвигалась вперед, готовая вот-вот сесть на мель. В Бидассоа, протекающей на границе между Испанией и Францией, было так мало воды, что ее пустое, плоское, казавшееся очень широким русло напоминало небольшую пустыню.
Небо в преддверии восхода солнца уже окрасилось спокойным, чуть розоватым светом. Было первое ноября, День Всех Святых, и там, очень далеко, в мужском монастыре на испанском берегу уже раздавался колокольный звон, сзывающий верующих на отмечаемый каждую осень большой церковный праздник.
Удобно устроившись в покачивающейся на волнах лодке, уже отдохнувший от ночных трудов, Рамунчо блаженно вдыхал свежий утренний воздух. Он по-детски радовался тому, что День Всех Святых обещает быть ясным и лучезарным, а значит, праздник будет настоящим праздником: сначала торжественная месса,[9] потом вся деревня соберется смотреть на игру в лапту, и наконец вечером, при лунном свете, он будет танцевать фанданго[10] с Грациозой на площади перед церковью.
Мало-помалу Рамунчо утрачивал ощущение реальности своего физического бытия. После бессонной ночи им овладевало блаженное оцепенение, свежее дыхание утреннего ветерка сковывало тело и душу какой-то полудремой. Впрочем, эти впечатления и ощущения были ему не внове. Возвращение из ночных походов на рассвете, когда можно, уже ни о чем не тревожась, дремать в лодке, было для Рамунчо делом привычным.
Устье Бидассоа, меняющееся в зависимости от времени суток, тоже было ему знакомо в малейших подробностях. Два раза в день морской прилив заполняет плоское русло реки, и тогда между Францией и Испанией рождается озеро, прелестное маленькое море, покрытое рябью крохотных голубых волн, по которым стремительно движутся мелкие суденышки; раздаются песни лодочников, и мелодии старинных напевов сливаются с ритмичным плеском и скрипом весел. Но когда на рассвете море отступает, между двумя странами образуется нечто вроде низменной равнины неопределенного, переливающегося цвета, где люди шагают босиком, а лодки приходится тащить почти волоком. Рамунчо и его полусонные спутники находились уже посередине этой равнины. Небо начинало светлеть, и окружающие предметы, скинув серое облачение ночи, обретали более четкие очертания. Лодка легкими толчками продвигалась вперед, окруженная то желтым бархатом песков, то коричневатой зеленью опасной для пешеходов тины. В тысячах мелких лужиц, оставшихся после вчерашнего дождя, мягким перламутровым блеском играли первые дневные лучи. В час отлива от реки оставался лишь тонкий серебристый ручеек, пробивающийся сквозь маленькую желто-коричневую пустыню. Иногда совсем рядом с ними проплывала рыбачья лодка. С борта ее не доносилось песен, рыбак же, стараясь не сесть на мель, стоя, ловкими, ритмичными движениями работал шестом.
Контрабандисты потихоньку приближались к французскому берегу. А по ту сторону этой странной равнины, по которой они скользили, будто на санях, виднелись в предрассветной дымке расплывчатые силуэты старинного испанского города Фонтарабии, а за ними вздымали к небу свои суровые вершины Испанские Пиренеи. Все это была Испания, горная Испания, всегда неизменная и неизменно к себе влекущая; край, куда нужно было пробираться тайком черными безлунными ночами, под ледяным дождем, – извечная цель их опасных походов. Пиренеи огораживали с юго-запада деревушку, где жил Рамунчо. Всегда новые, в зависимости от времени суток и облаков, утром они озарялись первыми солнечными лучами, а вечером темным экраном загораживали красный шар заходящего солнца…
10
Фанданго – испанский народный танец умеренного движения, сопровождаемый игрой на кастаньетах; тактовый размер трехдольный.