На следующий день родные и друзья семьи собрались в ранчо с восходом солнца и все направились в Пало-Мулатос.
Четверо охотников, родственники покойного, несли на руках его тело, а во главе провожающих шел дон Сальватор, ведя за руку Ассунту и имея по правую и по левую руку своих двух сыновей.
Стечение народа было громадное; все оплакивали дона Эстебана, который пользовался общей любовью за свою доброту, смелость и прямой характер.
На другой день после похорон, около одиннадцати часов вечера, дон Сальватор разбудил старшего из своих сыновей, приказал ему одеться и повел его с собой в сторону от ранчо. В это время сыновья ранчеро были уже почти взрослые молодые люди: старшему из них, дону Рафаэлю, минуло уже 17 лет, а брату его Лопу было пятнадцать.
Будучи очень строго воспитаны отцом и с молода привыкнув к полной всяких случайностей простой и суровой жизни охотников, они вполне созрели; им не хватало только опыта, который приобретался с годами; сильные, смелые, решительные, привычные ко всякого рода труду и усталости, они были готовы исполнить самое серьезное дело.
Отец, зная все это, решился доверить старшему из своих сыновей весьма важную тайну и сделать его своим поверенным.
Ранчеро сам оседлал двух коней для себя и для сына, и оба пустились вскачь, направляясь в самую глубь леса.
— Запомни хорошенько направление, по которому мы едем, — сказал отец, — и держи его в своей памяти, для того, чтобы ты мог, не задумываясь, даже и через двадцать лет найти эту дорогу!
— Слушаюсь, отец! — коротко ответил молодой человек.
Затем оба всадника молча помчались по горам, лугам и лесам, направляясь к горному хребту. Миновав несколько рек и ручьев и переправившись через несколько гор и пригорков, становившихся постепенно все круче и круче, ранчеро, внимательно изучавший взглядом теперь местность насколько это было возможно при окружающей темноте, вдруг сдержал своего коня и произнес «стой»!
Дон Рафаэль молча повиновался; отец и сын, соскочили на землю и стреножили своих коней.
— Ну, как ты думаешь, сумеешь ты найти дорогу отсюда в ранчо и не заблудиться, вернуться домой один?
— Думаю, что сумею! — уверенно ответил молодой человек.
— Прекрасно, мы это сейчас увидим, а теперь следуй за мной!
Затем оба они удалились в вглубь леса, предоставив коням пастись на поляне. Они находились в это время на вершине высокого холма, поросшего густым, сплошным лесом, через который не было никакой возможности пробраться иначе, как по узкой тропе, проложенной хищными зверями и едва приметной для глаза.
И вот, среди этой почти непроницаемой чащи вдруг открылось небольшое выжженное место, по середине которого из группы скал, пенясь, выливался обильный студеный ключ, зигзагом пересекающий квемаду и затем спускавшийся каскадами по скату холма в длину…
Дон Сальватор присел на обломок скалы и знаком приказал сыну сесть подле себя. В продолжение нескольких минут ни тот, ни другой не проронили ни слова; ранчеро, по-видимому, размышлял о чем то. Наконец, он поднял голову и, обращаясь к сыну, сказал:
— Я знаю, что у тебя характер прямой, честный и серьезный; что, не смотря на твой юный возраст, я могу считать тебя способным в известных случаях жизни показать себя настоящим мужчиной и отнестись серьезно к требованиям долга и чести. Поэтому-то я и привел тебя сюда, чтобы доверить тебе важную тайну, от которой зависит, до известной степени, счастье и благополучие Ассунты.
— Отец, — не задумываясь, ответил молодой человек, — правда, что я еще молод, и неопытен, но надеюсь, что, несмотря на это, успел уже достаточно усвоить все ваши наставления, чтобы оправдать ваше доверие. К тому же, я так люблю нашу сестру Ассунту, бедную сиротку, у которой теперь нет другой опоры и защиты кроме вас, брата моего и меня!
— Ты отвечал разумно! Так слушай же меня и старайся запомнить каждое мое слово!
— Постараюсь, отец!
— Ты родился и вырос в этих лесах, и знаешь их не хуже меня. А потому тебе известно, что население наших лесов состоит отчасти из честных, добродушных людей, наших лесных охотников, отчасти также и из бандитов без совести и чести, помышляющих только об убийстве и грабеже.
— Да, знаю!
— До настоящего времени нам всегда удавалось удерживать этих бандитов от вторжения в наши владения. Но кто может знать, что случиться в будущем? С одной стороны, число этих проклятых бандитов возрастает с каждым днем и начинает становится угрожающим, с другой — какое-то брожение умов замечается в последнее время во всех провинциях Новой Испании. Говорят о рабстве, о тирании, о свободе, и Бог знает еще о чем. Но это все равно! Важно то, что это движение распространяется повсюду, и, быть может, близок час всеобщего, поголовного восстания страны, против испанского правительства. Вы с братом, бывая часто в Тепике, в Сан-Блазе, вероятно, уже слышали об этом!
— Действительно, все население туземцев и креолов выказывает крайнее неудовольствие относительно существующих теперь порядков. Иностранных судов, французских и английских, в настоящее время у наших берегов несравненно более, чем раньше, а это, насколько я могу судить, не предвещает ничего доброго.
— Да, справедливо, сын мой, но скажи мне еще, прислушивался ли ты к тому, что говорилось вчера во время похорон твоего дяди.
— Признаюсь, очень мало: я был ужасно огорчен смертью дяди; к тому же бедная маленькая Ассунта была в таком отчаянии, что я заботился только о ней. Впрочем, припоминаю, что раза три я слышал за собою слова, которые мне показались странными и неуместными в такой грустный и тяжелый момент; я обернулся и увидел, что говорившие были люди, которых я совсем не знал.
— Что они говорили? Ты верно, можешь это повторить!
— Да, конечно! Они говорили, что мой покойный дядя зарабатывал много денег и почти ничего из них не расходовал, что, следовательно, у него должны быть скоплены деньжонки, и что если только поискать хорошенько, то наверное, найдется где-нибудь порядочная сумма денег. Из этого они, конечно, приходили к заключению, что со временем Ассунта будет завидною невестой.
— Не говорили ли они еще чего-нибудь?
— Да, как мне помнится, они сообщили друг другу, что это состояние находится в ваших руках и что оно в итоге достигает 40, 000 пиастров; что сами вы богаты и у вас лежат капиталы, не уступающие капиталам вашего покойного брата: что вы накопляете сотню за сотней и что ужасно глупо оставлять такие капиталы в руках человека, который не пользуется ими, не пускает их в оборот; что было бы лучше, если бы они перешли к человеку, который сумел бы с честью потратить их. Когда я обернулся, чтобы увидеть того, кто осмеливался говорить таким образом, он успел уже скрыться в толпе. Вот все, что я слышал тогда, и сам не знаю, почему эти слова встревожили меня; я хотел пересказать их вам, но видя, что вы так огорчены и расстроены, отложил это до более удобного времени.
— Ты рассудил прекрасно, но я должен тебе сказать, что все, что ты слышал, слышал и я. Эти люди, кто бы они ни были, прекрасно знают наши денежные дела. Действительно, племянница моя богата: у нее не 40, 000 пиастров, как они полагают, а более 55, 000; что же касается лично меня, то хотя я богат, однако далеко не так, как она: в данный момент я имею свыше 35, 000 пиастров, что для нашей местности, конечно очень много. Слова, подобные тем, какие ты слышал вчера, уже давно доходят до меня, и потому я решил быть постоянно настороже и оградить себя от возможности похищения этих денег какими-нибудь недоброжелательными людьми и от всяких могущих быть неожиданных случайностей. Я принял все зависящие от меня меры предосторожности и теперь привел тебя сюда, Рафаэль, чтобы открыть тебе эту тайну.