— Благодарю вас, батюшка, — и прошу вас принять это для ваших бедных.
Не знаю почему, но я положительно не мог решиться принять эту монету, мне казалось, что я вижу на ней след крови — и я осторожно отклонил предложение незнакомца.
— Я всегда помогаю людям безвозмездно, — сказал я довольно сухо, — но если вы считаете нужным дать милостыню за оказанную мною вам помощь, то дайте ее сами первому встретившемуся бедняку.
— Пусть будет по вашему, падре — согласился мой пациент, пряча обратно в карман свои деньги. — И так, благодарю еще раз, и прощайте!
— Идите с Богом! — сказал я.
— А долго ли будет заживать рана? — осведомился он.
— Нет, — успокоил я его, — не более, как с месяц, в том случае, если вы аккуратно два раза в день будете делать перевязку так, как я сделал ее вам. А вот и баночка мази для скорейшего заживления вашей раны.
— Благодарю, я с радостью приму ее тем более, что не сегодня, завтра покидаю эту страну и не буду иметь возможности зайти к вам еще раз.
Затем он простился и направился к двери, которую отпер, но вместо того, чтобы выйти и запереть ее за собою поспешно вернулся и, захватив испачканный кровью обрывок юбки, торопливо засунул его в один из своих карманов.
— Вам эта тряпка не нужна, а мне она может понадобиться — сказал он, как знать, что может случиться, возможно, что она как-нибудь… — здесь он прервал себя на полуслове и резко добавил — мне она нужна!
Я не сказал ему ни слова на это. Во всяком случае человек этот мне казался странным; в манере его проглядывала какая-то нерешительность: то он уходил, то возвращался и вообще действовал как будто под давлением какого-то чувства сильнейшего, чем его воля. Захватив тряпку, он пошел к двери, отворил ее но вдруг, снова вернулся и резким отрывистым голосом проговорил:
— Сеньор падре, если вы желаете проявить ваше неисчерпаемое милосердие к ближним, то можете сейчас же отправляться в пуебло Пало-Мулатос, на луговинке у моста Лиан! Я полагаю, что в ранчерии Сальватора Кастильо случилось несчастье: вас с радостью встретят там!
И он саркастически рассмеялся, громко хлопнув дверью; слышно было, как он бегом, точно за ним гнались, бросился в кусты, в самую глушь лесной чащи.
При последних его словах и диким саркастическим хохотом подозрения мои разом превратились в уверенность. Не было сомнения, что человек этот был убийца и под гнетом ужасного упрека совести, против воли, признался в своей преступности, мучимый ужасом от совершенного им злодеяния.
Не тратя ни минуты, я разбудил своего причетника и приказал седлать коней, после чего мы тотчас же пустились в путь. Я был убежден, что если мне не придется перевязывать раны, то во всяком случае, придется утешать скорбящих.
— И мы крайне благодарны вам, отец мой! — воскликнул дон Рафаэль.
И молодые люди стали целовать ему руки, обливая их слезами.
— Как вы полагаете, кто этот человек? — спросил священник.
— Это убийца нашего отца! — в один голос воскликнули оба брата.
— Смотрите, не торопитесь обвинять по первому подозрению человека, который, быть может, не один виновен в этом деле и, пожалуй, не в такой степени, как вы полагаете!
— Мы не подозреваем, — глухим голосом произнес дон Рафаэль, а уверены в том, что утверждаем!
— Уверены?
— Да, выслушайте нас, батюшка! — и дон Рафаэль пересказал священнику то, что сам слышал от умирающего отца.
— Ну, а теперь, когда вам все известно, что вы на это скажете?
— Я скажу, что отец ваш был героем и умер героем, что его борьба, борьба одного человека против пятнадцати, нечто необычайное, выходящее из ряда вон. Это напоминает мне старинную легенду.
Священник был прав. Этот геройский подвиг стал в настоящее время популярной легендой в этих лесах, при чем однако принял в устах восторженных пересказчиков еще более невероятные размеры. Я сам не раз слышал ее, но только в современной легенде говорилось, что отважный ранчеро защищался не против пятнадцати человек бандитов, а против целого батальона испанских войск и умер победителем, предательски убитый последним уцелевшим испанцем, который вскоре погиб от раны, нанесенной ему умирающим ранчеро.
Мы восстановили истину, считая это своим священным долгом, но, быть может, были не совсем правы, сделав это.
Однако будем продолжать рассказ:
— Да, — сказал дон Рафаэль, — отец наш был смел и мужествен, как лев, и если бы Господь помог нам вернуться во время, то мы с братом спасли бы его, но сейчас дело не в этом. Что вы думаете относительно виновности этого человека?
— Теперь уже не подлежит сомнению, что он единственный виновник. — Что же вы думаете делать?
— Вы спрашиваете нас об этом? — с горькой улыбкой отозвался дон Рафаэль.
— Да, и при этом боюсь услышать ваш ответ, потому что, к несчастью, заранее предвижу его.
— Мы станем преследовать убийцу нашего отца! — глухо вымолвил дон Рафаэль.
— И отомстим за него! — с дикой энергией добавил дон Лоп.
— «Мне отмщение, и аз воздам», говорит Господь! — строго вымолвил молодой священник.
— Но Господь сказал также: «повинуйся отцу твоему» — возразил дон Рафаэль.
— А последнее слово отца нашего было криком мести! — энергично подтвердил дон Лоп.
— Дети, дети, берегите себя и свои души! — горестно воскликнул молодой священник.
— Кровь вопиет и требует отмщенья, батюшка, — сказал дон Рафаэль, — никакой закон не защищает и не ограждает нас от насилия; наши алькады, когда мы обращаемся к ним с жалобами и просьбами, отвечают нам: Мы ничего тут поделать не можем, расправляйтесь как знаете, это ваше дело!
— Да, это правда! — со вздохом, прошептал священник.
— И вот ту справедливость, в которой нам отказывают, мы сами чиним и мстим жестоко, безжалостно, чтобы доставить себе удовлетворение. Единственный закон, который все мы жители этих темных лесов признаем, это закон возмездия.
— «Око за око, и зуб за зуб!» — сказал дон Лоп мрачным тоном; — это закон краснокожих и лесных бродяг, единственный закон наших лесов!
— Канадские охотники и американцы называют этот закон законом Линча и всегда применяют его с великой строгостью на всем пространстве прерий!
— Дети мои, — печально сказал священник, — я не стану спорить с вами об этом, — вы не поймете меня, — так как с молоком матери всосали в себя дух мстительности, который ничто не в силах искоренить в вас, — так уж лучше оставим этот бесполезный спор!
— Благодарю вас, батюшка! Но скажите, вы же видели его, этого человека, каков он?
— Роста высокого, по-видимому, сильный и мускулистый; ему, должно быть, около пятидесяти лет, если не более — в этом не трудно убедиться по его рукам. Хотя походка у него легкая и уверенная, как у человека молодого, но все же в ней замечается нечто натянутое, отсутствие той свободной эластичности, какою отличаются движения человека молодого, — что же касается его лица, то я ничего не могу сказать вам о нем, потому что не видел его.
— Как? Неужели вы не разглядели его лица?
— Нет, даю вам слово, ведь, если только вы не забыли, то в комнате было почти совсем темно, а поля его громадного сомбреро были опущены низко на глаза; кроме того, для большей предосторожности, лицо его было покрыто слоем сажи или затерто мелким порохом, что делало его совершенно не узнаваемым. — Что только мог заметить…
— Что?
— Что у него не хватало двух передних зубов на нижней челюсти, и что он носил длинную густую бороду с проседью, впрочем, эта последняя подробность почти что бесполезная: ведь, бороду не трудно сбрить и человек этот наверное не преминет это сделать.
— Да, это верно.
— А если бы вы его встретили, то признали бы?
— Нет, так как черты его мне не знакомы; кроме того я заранее предупреждаю вас, чтобы вы не рассчитывали на мою помощь и содействие. Если бы даже я и узнал этого человека, то и тогда не указал бы вам его!