Мы сказали, что партида дона Рафаэля только номинально числилась при корпусе, потому что в сущности дон Рафаэль располагал своими людьми, как хотел, и действовал вполне по своему усмотрению. Командир корпуса всецело доверял ему и предоставил полную свободу действий.
В последнее время эта партида расположилась лагерем в Сьерре Каденсе, где поджидала транспорт с провиантом, который должен был прибыть этим путем для прокорма испанских войск, осаждавших маленький городок Anco-Senores на Рио-Насес, не сдававшихся вот уже в продолжении более месяца и отчаянно сопротивлявшийся испанцам.
Дон Рафаэль задумал придти на помощь городу, не только отбить провиант, но, ввезя его в город, снять с него блокаду. Для осуществления этого смелого замысла ему необходима была помощь и содействие главнокомандующего.
Он отправил эстафету и ожидал теперь ответа. Эстафета была отправлена им два дня тому назад и он положительно не находил себе места от нетерпения, и ходил из угла в угол убогого хакаля, служившего ему штаб-квартирой.
Наконец, около восьми вечера он услышал оклик часового и конский топот, а вслед затем появился на пороге хакаля и вестовой. Следом за ним шел капитан, адъютант главнокомандующего.
— Ну, что? — спросил вошедшего полковник дон Рафаэль, не видя за спиной своего солдата приезжего офицера.
— Каков ответ?
— Я, ваше высокородие, не имею ответа!
— Как, не имеешь? — воскликнул полковник, сдвинув брови.
— Не имею, ваше высокородие! Его превосходительство, наш главнокомандующий, поручил его высокоблагородию капитану, своему адъютанту, передать вашему высокородию их ответ.
— Почему же ты не сказал мне этого сразу, болван? — смеясь, сказал полковник, здороваясь с офицером.
— Я так и доложил вашему высокородию! — сказал солдат.
— Ну хорошо иди и отдохни теперь, да вот возьми себе это на чай и скажи, чтобы мне сюда подали свету; ведь здесь ни зги не видать. — Солдат отдал поклон и поблагодарив полковника, повернулся на каблуках и вышел.
— Извините, что я вас так принимаю, капитан! — любезно обратился к нему полковник, — но мы здесь не в главной квартире, и, как вы видите, или вернее не видите, потому что здесь темно, что лишены здесь всякого рода удобств! — смеясь сказал дон Рафаэль.
— Мы также лишены всяких удобств там, в главной квартире, полковник.
— Тем хуже! ну, что же поручил вам передать генерал, господин капитан?
— Генерал в восторге от вашего плана, полковник, он его одобрил и предоставляет в ваше распоряжение пятьсот человек пехоты, двести человек конницы и четыре орудия, и просил передать вам, что его страстное желание, чтобы Анко-Сенорес был как можно скорее освобожден от блокады.
— Он может рассчитывать на меня в этом деле! — весело сказал полковник.
— Прекрасно! он и действительно сильно рассчитывает на вас.
В этот момент им принесли свет; тогда гость и хозяин взглянули друг на друга.
— Узнаете вы меня, полковник?
— Черты ваши, действительно, знакомы мне, капитан, помнится, что мы когда-то встречались, но не могу припомнить, где и когда?
— Если позволите, я осмелюсь напомнить вам, полковник. Я тот самый человек, которому вы спасли жизнь с год тому назад у моста Лиан.
— Ах, помню, помню! — воскликнул весело полковник, — вы дон Торрибио Карвахаль!
— Да, полковник, я тот развратный кутила, которого товарищи прозвали Калаберас за ту распутную жизнь, какую я вел тогда.
— Viva Dios! Капитан, я очень рад, что вижу вас, и что вы теперь на такой прекрасной дороге!
— Этим я обязан вам, полковник; теперь я женат на той девушке, перед которой я был виноват, и счастлив более, чем того заслуживаю; жена моя горячо любит меня, у нас прелестный ребенок и главнокомандующий очень благосклонно относится ко мне; так что, если Господь пошлет мне жизнь, я могу пойди и дальше по службе.
— О, несомненно, и я от души буду рад вашему благополучию!
— Я знаю о постигшем вас несчастье, дон Рафаэль, — сказал немного погодя дон Торрибио, — и был очень счастлив, если бы мог сколько-нибудь доказать вам свою признательность, наведя вас на след, если не самого убийцы, то такого лица, которое может помочь вам разыскать его. Именно с этой целью я и упросил генерала возложить на меня поручение к вам!
— Неужели вам что либо известно?
— Не смею вас уверять ни в чем, полковник, я даже не уверен, будет ли вам. сколько-нибудь полезно то, что имею сообщить вам.
— Я буду крайне благодарен вам, капитан, даже и за малейший намек или указание!
— Извините, полковник, если мне придется входить в некоторые семейные подробности для этого, но иначе я не сумею вполне объяснить вам все дело: я был воспитан, как вам, может, известно, одним охотником по имени дон Хуан Педрозо.
— Да, знаю и слышал, сколько помню, весьма не лестные отзывы о нем.
— Он, действительно, пользовался очень дурной репутацией и, к несчастью вполне заслуженно!
— Я слышал, что он с год как скрылся из наших мест, и никто не знает, что с ним сталось.
— Я о том знаю, полковник, но об этом после. Дело в том, что у него была дочь, редкой красоты девушка. Мы росли с нею вместе, как брат и сестра и когда вышли из детского возраста, то полюбили друг друга и эта любовь не осталась без последствий. Я имел подлость бросить ее, увлекаться другими женщинами и, наконец, совершенно покинул ранчо и под влиянием дурных советов и примеров стал положительным негодяем. На следующее утро после того, как вы спасли мне жизнь, старик Хуан Педрозо, найдя меня спящим на берегу реки, заманил в ранчо, где я обедал в его семье, и затем, зная мою дурную славу, принял меня за бандита, потому что стал предлагать участие в грабеже и убийстве, но видя, что ошибся во мне, притворился хмельным, так ловко, что я вполне дался в обман. Он сделал вид, что заснул и я собирался уехать, но дочь его, донья Леона, поджидала меня у дверей. Не стану говорить вам, что произошло между нами, но Леона сказала мне, что готовится стать матерью; тогда, одумавшись, я вместо того, чтобы отталкивать ее, как это делал раньше, предложил ей загладить свою вину, женясь на ней.
— Вы поступили как благородный человек!
— Дон Хуан, которого мы считали спящим, подслушивал нас. Не слушая того, что я говорил ему, он хотел убить вою дочь; дело дошло до того, что мне пришлось связать его и увести его дочь, с которой мы в ту же ночь прибыли в Тепик, где я и обвенчался с нею. Дон Хуан ужасно угрожал нам, и зная его как человека способного осуществить эти угрозы, я решил скрыться вместе с моей женой. Каково же было мое удивление, когда месяца два тому назад я увидел своего тестя в Лас-Нориос, (Las-Norios) где тогда стоял тот мексиканский отряд, в котором я состоял на службе. Он явился и высказал желание пристать к нашей партии, и что он более не держит на меня зла и в доказательство протянул мне руку и дружески пожал мою. Действительно, с тех пор между нами не было воспоминаний о прежнем.
— До сих пор я не вижу ничего, сколько-нибудь относящегося… — заметил полковник.
— Сейчас увидите, что будет дальше, и тогда уже решите сами. Прошло около недели с того времени, как дон Хуан Педрозо состоял при нашем отряде, когда ему понадобился сарапе и он обратился для этого к одному из наших многочисленных разносчиков, которые доставляют нам за невероятно высокие цены все, что нам может быть необходимо. Торг состоялся у них в вечернее время, когда едва можно было различить что либо. Тесть мой купил у разносчика сарапе и уплатил ему стоимость серебряными пиастрами, которых у него было порядочное количество в поясе, после чего вместе со мной вернулся в лагерь. Проснувшись по утру, старик принялся считать и пересчитывать свои деньги, что он постоянно делал утром. Вдруг я увидел в его лице и жестах признаки несомненного отчаяния. Он стал охать, жаловаться на что-то и жалобно причитать. Я осведомился о том, что его так сильно огорчило, и он сообщил мне, что будто один из наших товарищей, убитых несколько дней тому назад, вручил ему при смерти пиастр, который он постоянно носил на шее и умолял его передать эту заветную монету его старушке матери, проживавшей в пуэбло Агуас Аллюнтес (Aguas Alluntes). Он дал этому умирающему товарищу клятву исполнить его последнюю просьбу и, взяв из его рук пиастру на ладанке, надел ее себе на шею для большей сохранности. Но вчера, по какой-то случайности, цепочка, на которой висел пиастр, оборвалась и он положил эту монету второпях в карман, затем, по нечаянности отдал его вместе с другими разносчику.