Он растерянно застыл посередине комнаты. Увидел на стуле пояс для чулок, засунутый под ночную сорочку. В голове пронеслась нелепая мысль: «Розовый, почему пояс для чулок розовый?»
Он провел рукой по лбу. На пальцах остались капли пота. Он словно со стороны услышал свой собственный судорожный глоток.
Внезапно ее дыхание стихло. С кровати больше не долетало ни звука. Он стоял недвижно, не в силах шевельнуться, не в силах ни о чем подумать, напряженно прислушиваясь к тишине.
В распахнутое окно просачивался серый свет. Мебель приобрела очертания, проступил узор на обоях. В голове вертелись глупые вопросы: кто выбирал эти обои? Сколько лет их не меняли? Мозг отказывался ему повиноваться.
«Незачем тут стоять, – подумал он. – Незачем стоять посреди комнаты».
Конечно, она умерла. Куда яснее? Умерла. Странно, но никаких чувств он не испытывал. Все вытеснил страх. Он склонился над постелью. Девушка как будто съежилась, ссохлась, рот у нее приоткрылся. Она не дышала, не слышно было ни единого звука. Да, она умерла. Он пошел к умывальнику, смочил лицо и руки. Бессмысленно гадать, в чем причина. Сердце, наверное. Она никогда не выглядела здоровой. Ей нужно было его предупредить, он не виноват. Разумеется, не виноват! Не он же ее убил? Правда, о женщинах он знал мало. И даже не предполагал…
«Понятия не имею, как надо поступать, когда кто-то умирает», – подумал он, вытирая руки о полотенце.
Его пугало отсутствие каких-либо чувств. Возможно, от шока они зажаты, подавлены; возможно, что-то неладно с рассудком. Но нельзя позволить себе впасть в истерику. Еще расхохочется в тишине этой темной, зловещей комнаты и разбудит других постояльцев отеля. И тогда они все сползутся к двери в номер – странные призрачные фигуры, выглядывающие из-за жирного плеча patronne. Человек с золотыми зубами поклонится с улыбкой: «Je regrette, mais je ne suis pas présentable». Он представил себе его серое, небритое лицо, сползающую с лица ухмылку при виде неподвижного тела на постели…
Вот ужас-то! Он готов был расхохотаться – и ужаснулся тому, что готов был расхохотаться.
В голове у него завертелась глупая строчка из старой песенки, услышанной много лет назад:
Сейчас вот он распахнет дверь настежь и огласит коридор припевом: «Жизнь коротка, зато весела…»
В горле у него, нарушив безмолвие комнаты, заклокотал истерический смешок. Это привело его в чувство. Нужно поскорее одеться и уйти. Нельзя, чтобы его обнаружили рядом с ней. Полиция… И вопросы, бесконечные вопросы. Правду из него быстро вытянут, прибудет ее семейство… чудовищные допросы у следователя… сцены… и вопросы, снова вопросы. Конца этому не будет никогда, никогда. Его охватила паника, словно горло стиснула невидимая рука. Почему с ним должен был случиться этот кошмар? Почему ему выпало сыграть эту роль? Впрочем, если сейчас он тихонько уйдет, никто никогда ни о чем не узнает. Скользкими от пота пальцами он натянул на себя одежду. Установить его личность не удастся, он никак себя не назвал. Гостиничные регистрационные листки так и лежали на каминной полке, еще не заполненные. Он затолкал вещи в чемодан и захлопнул крышку. Краем глаза увидел темное очертание ее тела на кровати. Притворился, что ничего не видел. Страшно, если эта сцена навсегда останется у него перед глазами. Тесный раскаленный номер, мертвая девушка на кровати и уродливые обои на стене за ее головой. Он вздрогнул и отвернулся.
Надвинув на глаза шляпу, прокрался вниз по лестнице с чемоданом в руке. Где-то один раз пробили часы. Послышался дверной скрип. Он прижался к стене и затаил дыхание.
В коридор вышла женщина и остановилась, прислушиваясь. В руках она что-то несла. Потом неслышно прошла по коридору и юркнула в другой номер.
Мужчина на лестнице выжидал; ему казалось, будто ноги у него окаменели. Снова перед его глазами мелькнуло недавнее видение: гробовая тишина в душном номере, темная фигура на кровати.
Он вышел из гостиницы и бросился бежать – прямо по улице, потом по другой, пересек бульвар и дальше, дальше по бессмысленной веренице улиц и переулков. Серые дома, все одинаковые, и унылые пустые кафе. Это был не тот Париж, который он знал, это был кошмар у него в мозгу, это был ад. И все это время топот ног отбивал такт в ритме сердца – под бессмысленную, бесконечно повторявшуюся песенку:
Дальше бежать он не мог. Пошел ровным шагом – в одной руке чемодан, через другую перекинуто пальто. Париж просыпался к новому дню, белый, искрящийся, как и во все прежние дни. На улицах стали появляться прохожие. Сонные мальчишки открывали ставни магазинов и вяло протирали столики в кафе.