Брюно лопал мои макароны со шкварками так, что за ушами трещало, и, жестикулируя, в красках, рассказывал, что вчера вечером Мишель был совершенно не в себе.
После работы они решили зайти в кафе пропустить по стаканчику. Мишель напился и начал нарываться на скандалы со всеми подряд. В конце концов его забрали в полицию. Петер заерзал.
— На него подали жалобу?
— Нет, — ответил Брюно, — тот парень, с которым Мишель сцепился, тоже сильно набрался…
Эрик, сидя на другом конце стола, пытался поймать мой взгляд.
— Он сейчас дома? — спросил Петер.
— Да. Он позвонил мне в семь часов, сказал, что его выпустили. Я поехал и забрал его, а потом отвез домой и уложил в постель.
В голосе Петера послышались начальственные нотки.
— Будем считать, что он заболел.
— Да пожалуйста!
Петер вытащил из кармана мобильный телефон. Набрал номер, приложил аппарат к уху и вышел.
— Как он себя чувствует? — спросил Эрик, когда Петер вернулся за стол.
— Лучше. Завтра будет на работе.
— Возможно, у него что-то случилось? Какие-то проблемы?
— Проблемы… У кого их нет? — свернул разговор Петер.
Обед закончился в молчании.
Бастиан и Изабелла сидели на заднем сиденье машины. Они наперебой рассказывали о том, что было сегодня в школе. Я изо всех сил старалась слушать внимательно, но к тому времени, как мы приехали домой, не могла вспомнить ни слова.
Мишеля забрали в полицию, и он провел в камере всю ночь. Из-за меня? Или он и раньше напивался и лез на рожон? Этого я не знала. Впрочем, Петер ведь рассказывал, что до того, как Мишель начал у него работать, он вел веселую жизнь.
Кому верить? Петеру или же смутному ощущению, которое не желало воспринимать о Мишеле ни одного плохого слова? Наверное, истина, как всегда, находилась где-то посередине.
Увидев горы песка посреди нашего двора, Бастиан вытаращил глаза. Собственно, сам двор напоминал поле боя. Трава была примята. Маленький экскаватор рыл канаву. Луи с папироской в зубах сидел в кабине. Остальные стояли рядом, вооружившись лопатами и кирками. Был апрель, но солнце припекало, и парни разделись.
— Ого! — закричал Бастиан. — Мама, можно я сяду рядом с Луи?
— Нет, это опасно. Лучше поиграйте дома.
Сын пожал плечами.
— Тебе все кажется опасным. Я уже не маленький, понятно?
— Я просто прошу вас поиграть дома.
Изабелла встала на сторону брата:
— Ну ма-ма… Такая классная погода. Мы и так целый день просидели в школе.
— Я дам вам фрукты. Можешь съесть желе. Посмотрите телевизор. Скоро рабочие уйдут, и тогда поиграете на улице.
Изабелла закатила глаза и простонала.
— Так долго ждать…
Она была абсолютно права.
Как же я буду счастлива, когда ремонт закончится! Дети смогут спокойно играть во дворе. Осенью я была вынуждена держать их как можно дальше от дома, а теперь вот нельзя играть на улице. Я их понимала. Дисциплина в школе. Дома тоже.
— Знаете, чем мы займемся в выходные? — спросила я наигранно весело, беря Изабеллу за руку и направляя обоих детей через кучи песка к входной двери.
— Будем смотреть печки… Искать шторы… — тут же ответил Бастиан. — Поедем в дурацкие магазины.
В его голосе послышалась насмешка. Он не был рассержен, просто устал. Две последние недели выдались тяжелыми не только для меня и для Эрика.
— Нет, мы отправимся кататься на каноэ.
— Каноэ? А что это?
— Такая маленькая лодка, какие были у индейцев. На них краснокожие сплавлялись по быстрым рекам вдоль скал.
— Здорово!
46
Мишель даже не смотрел в мою сторону.
Он не поздоровался.
Полностью меня игнорировал.
Над левой бровью виднелся опухший лиловый синяк, из-за которого глаз казался полуприкрытым. Правая рука и нос припухли. Он машинально заталкивал в себя пищу. На вопросы парней о драке и его пребывании за решеткой отвечал «да» или «нет». Мишель не стремился быть социальным. Он здесь для того, чтобы работать. И точка.
В его глазах затаилась боль. Не физическая. Мое сердце стремилось к нему, но я мобилизовала всю свою волю. Пыталась не выдать себя. Было совершенно очевидно — болезненно очевидно, — что Мишель зол на меня. Или это знала только я? Или я и Петер?
Зол, разочарован. Все из-за меня.
Почему Петер не сказал мне правду, когда грубо упомянул о том, что Мишель «не может держать штаны застегнутыми»? Ведь теперь ясно, что чувство Мишеля ко мне было серьезным. А может, дело все-таки в уязвленном отказом мужском самолюбии?