Потом, лежа рядом с ним и гладя его мускулистую грудь, я наивно спросила: «А что теперь?». Он только улыбнулся своей фирменной загадочной улыбочкой, сжал меня в объятиях и ответил фразой из мультика: «Завтра будет завтра».
Май пролетел быстро. Макс уехал, потом снова появился в июне, и все лето возил меня на мотоцикле в город. Уж не знаю, откуда у него с его абсолютно пролетарским происхождением были такие правильные представления об ухаживании за девушкой, но обрабатывал он меня, что и говорить, красиво. А в принципе, разве много надо для пятнадцатилетней дурочки? Театры, кафе, кино, компании с гитарой («Ух ты, Макс, откуда ты такую штучку выцепил? Пить будешь, красавица?»). Областной центр затягивал меня сильнее и сильнее. И с каждым разом, уезжая оттуда, я понимала, что возвращаться домой мне все тяжелее.
– И как ты, такая умная, в своей дыре появилась? – Спросил меня однажды Максим, когда я его затащила на выставку восковых фигур и битых полтора часа рассказывала о каждой скульптуре – благо по истории у меня была твердая пятерка, а дома лежала невесть откуда взявшаяся многотомная энциклопедия, выученная мною от скуки чуть ли не наизусть.
Умная… Да уж не дура. Но ценил он меня не за ум, а за дерзость.
Однажды я переступила все мыслимые и немыслимые запреты и, позвонив из города Пахомычу – у него как у бывшего председателя колхоза был телефон, отчаянно хрипевший и перевиравший слова так, что приходилось каждое выкрикивать чуть ли не по три раза, попросила передать маме, что меня не будет до понедельника. На дворе стоял тягучий вечер августовского четверга. Впереди унылым призраком маячила школа, и мне, молодой и только открывшей для себя радости не какой-то несбыточной, а самой обыкновенной плотской любви, хотелось только одного: жадно впитывать в себя новые ощущения до боли, до безумия, до предела, не задумываясь о том, а что же будет после того, как этот праздник жизни прекратится.
Дома я появилась не в понедельник, а только в следующую пятницу. Меня не было более недели, правда, я исправно отзванивалась Пахомычу и каждый раз переносила день своего приезда. Как говорится, семь бед – один ответ, влетело бы мне по любому.
Мама устроила мне истерику, посадила под домашний арест, грозилась подать на Макса в суд, короче, метала громы и молнии. Всю ночь я проревела как белуга, действительно испугавшись за Максима и подозревая, что мамочка способна еще и не то выкинуть. Бояться надо было, как оказалось, совершенно другого.
Дождь зарядил под утро. Крупные капли били в стекло пулеметной очередью. Я, задремав над мокрой от слез подушкой, вздрогнула от раската грома и потом уже не засыпала до девяти часов.
…Когда в дверь постучали, открывать пошла мать, и уже тогда какое-то непонятное чувство тревоги сжало мне сердце.
Следующие три дня я помню плохо. Бледное лицо Пахомыча, трясущего меня за плечи: «Дуся, Дуся, очнись!»… Невнятно бормочущая слова утешения мать… Родители Максима – удивительно красивая пара в черном на похоронах, сочувствующие взгляды каждого встречного…
Автобус из областного центра идет как раз по этой трассе, и каждый раз я проезжаю мимо того рокового перекрестка, где Макс не справился с двухколесным ревущим монстром, несущимся по скользкой дороге на полной скорости…
* * *
– Митрич, ну что ты как дите малое, честное слово! – Грошев встал из-за стола, разводя руками. – Дел на копейку, разводишь базар на целый рубль. Что от тебя, убудет, что ли?
– Виктор Палыч, нехороший ты человек. – Я закурил двадцатую за это утро сигарету и глубоко затянулся. – У меня компания на море, шашлыки, девочки, полный рок-н-ролл, а из-за этого му… Ладно, ладно, не смотри на меня так, знаю, что не любишь мата… Из-за этого чудака, который, видите ли, слег по пьяни, мне тащиться в какую-то дыру! Не так обидно, что пять дней отпуска потеряю, как то, что ребята мне не простят. Ну посуди сам: полгода готовились, с разных концов страны стягивались, чтобы как в старые добрые времена… И вот тут самый главный организатор неожиданно исчезает, потому что ему в срочном порядке надо в Тьмутаракань!
– Митрич, ну не в последний же раз вы собираетесь… – Палыча понять можно, я на работе котируюсь высоко, но из-за проклятого сезона отпусков сейчас не найти ни одного мало-мальски толкового специалиста, а выручать компанию надо. Будь проклята моя исполнительность! Да и Палыч – мужик замечательный, о таком боссе только мечтать можно. Быть мне битым моими бывшими одноклассниками, это точно. Обидятся ребята – это понятно. Впрочем, еще дня три мы с ними покуролесим. Не тот праздник, конечно, ну да ладно, работа не ждет. Пристально смотрю в глаза Палычу и пускаю в ход последнее, запрещенное оружие: