– Как же все это понимать? Человека нет, а от него приходят известия, написанные его рукой. Нелепо.
– Нет, не нелепо. Тебя берут на понт, а завтра, возможно, вымогать деньги будут, это все объяснимо. Милиция обязана застраховать тебя от мошенников.
Фоменко согласился и отправился к пирующим, так как с утра маковой росинки у него во рту не было, а Ежов задержался. Рощин…
Геннадий Павлович Бражник спешил в прихожую – настойчиво звонил поздний гость. Не успел открыть дверь, как вынужденно отпрянул. В квартиру ввалился мокрый с головы до пят Медведкин и прошествовал без каких-либо объяснений на кухню, оттолкнув хозяина и пробормотав:
– Водки дай… Нет, сначала воды, потом водки. Стакан.
Бражник в спортивных штанах и майке, в тапочках на босу ногу проследовал за ним. Он уже успел вздремнуть, был вял и зевал. Всякие там разговоры на личные и общественные темы вести сейчас у него не было желания.
Сорок семь лет Геннадию Павловичу. Личность он известная, однако всеми позабытая, что его абсолютно не устраивает. Он усиленно лезет в политику города, а его усиленно оттуда выпихивают. Бражник имеет свои клички, как и многие известные в тех кругах люди. Самая распространенная – Темная лошадка с ядовитой уздечкой. А дело вот в чем. Когда-то он решил, что достоин кресла мэра, и выставил на выборах свою кандидатуру. С этого начался закат его карьеры во всех направлениях. И не только его, многим пришлось дорого заплатить за скромное желание Геннадия Павловича. Бражник – человек непостоянный, шарахается из стороны в сторону, поэтому и зовут его темной лошадкой, а острый язык Геннадия Павловича не дает покоя правителям города. Он, озлобленный неудачей на выборах, даже написал о верховной клике брошюру, отличающуюся исключительной ядовитостью. Брошюра нашумела, жители города посмеялись и решили, что на Бражника обязательно будет покушение. Ждали этого, затаив дыхание. Но заговор молчания полностью уничтожил претензии Геннадия Павловича на статус смелого политика, и он канул в забвение. Лицо у него некрасивое, в мелких ямках, как после оспы, однако борода, по мнению многих женщин, закрывает сей дефект природы, делая внешность Бражника даже импозантной. Впрочем, женщины ценят остроумие и обхождение, поэтому Геннадий Павлович и пользуется у них успехом.
Арнольд Арнольдович, пройдя пешком через полгорода и промокши до нитки, с трясущимися руками, залпом осушил четверть графина воды. Затем сразу бухнулся на табурет у стены и простонал:
– Дай водки, умоляю! Водки мне!
Бражник знаком с Медведкиным много лет, а в таком состоянии возбуждения видел его впервые. Показалось, что и редкие волосенки вокруг плеши на голове Арнольда Арнольдовича торчат не просто в разные стороны, а дыбом. Геннадий Павлович достал из шкафа початую бутылку, взял рюмку. Но Арнольд Арнольдович вырвал из его руки бутылку, поискал глазами стакан, а не найдя, схватил чайную чашку, наполнил ее до краев и залпом, как только что воду, выпил водку.
Бражник окончательно проснулся:
– Чего стряслось?
Арнольд Арнольдович бросил на него тоскливый, как у бездомной собаки, взгляд и с видом заговорщика спросил:
– Гена, ты веришь в жизнь после смерти?
– Где ты нос разбил? – наконец заметил Бражник запекшуюся кровь под носом приятеля.
– Неважно. Ответь: веришь?
Подозревая, что друг тронулся умишком, Геннадий Павлович присел на табурет напротив, потирая нервно черную с проседью бороду, и сказал ласково:
– Арнольдыч, давай я позвоню жене, она прие…
– Не надо! – дернулся Медведкин. – Я в своем уме, не смотри на меня так. Боже мой! – схватился он руками за голову, поставив локти на стол. – Почему так: если человек ходит как кол проглотил, замкнут, необщителен и груб, то считается нормальным? Если же потрясен настолько, что плохо контролирует свое поведение, или до наивности искренний, так все решают, что он ненормальный? Я нормальный, Гена! Но стоит мне рассказать, кого я видел час назад, ты вызовешь неотложку. Я этого не хочу.
– Не вызову, – пообещал Бражник, да он бы сейчас пообещал что угодно, потому как слишком уж необычно было поведение Медведкина. – И кого же ты видел?
Арнольд Арнольдович взглянул исподлобья на друга, будто пронзил насквозь. Потом налил в чашку еще водки, но уже половину, выпил, снова посмотрел на Бражника и решился:
– Я видел Кима Рощина.
У Бражника не обозначилось изменений на лице. Разве что проскользнула жалость. Медведкин закивал головой: мол, я знал, что ты не поверишь.
– Гена, я его видел, – сказал редактор, выделяя каждое слово, – как тебя. Он говорил со мной, и он… он был живой! – Это оказался последний довод, и его Арнольд Арнольдович выкрикнул, сотрясая кулаками воздух.