Я сразу понял, в какой опасности оказался, после того как группа отчаянных сухоребрых детей преследовала меня почти две мили, намереваясь забить до смерти камнями. К счастью, они были слишком слабы, чтобы прицелиться, и мне удалось их обогнать, чтобы очутиться недалеко от прогнившего остова здания библиотеки, ветшающего на разрушенной главной улице Менло-Парка. Кому придет в голову искать что-нибудь ценное в библиотеке? Это было идеальное место, чтобы спрятаться. Сюда, вероятно, не заходили лет двадцать.
В целом, место было не самым плохим, чтобы провести там большую часть десятилетия. О да. Я пережил всю эпоху Первого независимого правительства Калифорнии, а затем катастрофические Гильдейские годы, и неожиданный путч у Настоящих друзей©, и слияние, которое объединило Вашингтон и Орегон, скрываясь между тяжелыми дубовыми полками давно заброшенной библиотеки. Для меня распад США – это Эмили Дикинсон и неясный вкус пластиковых переплетов. «За шоком боли некий Транс находит[56]…» Я всегда думал, что она, наверное, пыталась переваривать металлолом.
Но то было одиночество. Ах, какое то было одиночество. У меня была такая уйма времени, что я мог прочесть собрание сочинений Шекспира вслух разными голосами, притворяясь, что стою в театре. Это истинное наследие мозга, которым Альберт Коуэлл и его команда обученных фанатиков меня «наградили»: одиночество, преследовавшее меня, словно тень, со временем становилось лишь продолжительнее, мрачнее и глубже.
10
Первой вещью, которую я продал в своей жизни, была пачка Куриных ножек встряхни и кусни™ с добавлением «Ибупрофена», которую я украл из универсама где-то к северу от Рочестера. Через полдня я столкнулся с какими-то захолустниками, живущими вокруг старых химических полей и страдающими от сильных головных болей. Продал ее в три раза дороже, чем она стоила в боеприпасах; взял и продал по завышенной цене первым же пройдам, что попытались на меня наехать. С тех пор я и вступил на этот путь.
Мы легли спать. В тишине я представлял себе, что слышу призраков старых нефтяников и их большие машины, которые все еще бурят, скребут и выкачивают из земли ее недра. Я слишком часто побеждал в игре «Мир в огне», топя солдат в карстовых провалах, подобных тем, что погребли тысячи людей в Оклахоме, где земля стала рыхлой, как фингал. А потому у меня больше не было никакого желания думать об этом.
История Барнаби продолжала будить во мне дурные чувства: у него и так была паршивая жизнь, а тут еще я обрекаю его мозг на филейную разделку[57].
Во сне мне явился Билли Лу, израненный в кровь и покрытый швами, его глаза были криво посажены, а на груди и плечах чернели обгоревшие участки кожи. «Проблема в том, – сказал он, – что они не станут будить спящую собаку». Я уже понял, что он имел в виду, когда земля задрожала и старые скелеты животных принялись когтями выкапывать себя из могил.
Я проснулся от сигнала тревоги. Из трещин в потолке поднималась цементная пыль. Сначала я подумал, что проспал землетрясение. Но земля почти не дрожала, а пустые банки в подземном переходе привычно дребезжали.
Козел вскочил на ноги, в панике выпучив глаза.
– Что такое? Что случилось? – Он начал терять равновесие, ходил кругами, шатаясь, с окоченевшими ногами. – Что?
Слова с бульканьем застряли у него в горле. Все его тело будто прихватило, глаза закатились назад.
Потом он упал. На полсекунды мне показалось, что козел отбросил копыта и мне придется волочить труп до самого Тихого океана.
– Любопытно, – мягко сказала Рамми. – Я никогда не встречала козлов, падающих в обморок.
– Кого?
– Козлов в обмороке, – повторила Рамми. – Также известных как миотонические козлы: из-за состояния, называемого myotonia congenita, наиболее очевидным проявлением которого являются внезапные, резкие приступы…
Козел очухался и снова встал на копыта.