Голос Томаса звучал почти враждебно, когда он произнес:
— Я уже видел их летом.
— Я и не пытаюсь их скрывать, ни один из своих шрамов.
Его пристальный взгляд спустился ниже по руке к ожогу в форме креста, немного искривленному из-за следов от когтей, которыми меня наградила ведьма-перевертыш. Я указала на шрам поменьше у плеча.
— Это мое первое пулевое ранение.
Он посмотрел на гладкую, белую отметину.
— Я знаю, что тебя подстрелили в этом году, но ты исцелилась, все эти раны ты исцелила, благодаря какой-то… магии, — даже ему это показалось неубедительным, потому что он все еще выглядел злым, но взгляд был неуверенным, и он добавил: — Ты понимаешь, о чем я, ты исцелила все эти раны.
— Все шрамы, которые ты только что видел, были получены мной еще до того, как я смогла их исцелить без следа. Есть и другие, в том числе оставленный тем же вампиром, что разорвал мне руку. Он вгрызался мне в ключицу, пока не сломал ее.
Томас одарил недоверчивым взглядом.
— Клянусь.
Он прищурил глаза, и я задумалась, откуда у него эта привычка. Она могла появиться не сразу после похищения, поскольку на формирование дурной привычки нужно время. Я-то знаю, потому что у меня тоже есть такая.
Я оттянула ворот своего топа, показывая самый край шрама на ключице.
Его глаза немного расширились, он растерял немного свое недоверие, а затем сказал:
— Я не сомневаюсь, что у тебя есть все эти раны, Анита. Но Мерседес просто хочет, чтобы ты убедила меня быть паинькой и заняться физиотерапией.
— Она твоя сестра. Ее желание, чтобы ты поправился, нормально, так?
Он нахмурился сильнее.
— Тебе станет легче, если Мерседес будет на тебя плевать?
— Нет, конечно, нет.
— Что ж, да, она хочет, чтобы я поговорила с тобой о том, как сохранила свою руку.
Его глаза едва заметно расширились, он почти перестал быть угрюмым подростком.
— Папа не говорил, что ты могла потерять руку.
— Ее не собирались ампутировать, ничего такого, но врачи говорили мне, что я могу потерять от пятидесяти до семидесяти пяти процентов подвижности, другими словами рука фактически не работала бы.
Его глаза стали огромными, лицо серьезным, не угрюмым, как когда он смотрел на шрамы.
— И что ты сделала?
— То, что велели мне доктора, занялась физиотерапией, а тренажерный зал стал для меня новой церковью. Никогда в жизни я не занималась так усердно, потому что прежде не спасала свою руку. Втискиваться в узкие джинсы и хорошо выглядеть в бикини — вот, чего я хотела.
Я сжала кулак и напрягла мышцы предплечья, даже те, что располагались под толщей шрамов.
— У тебя больше мускулов, чем у любой знакомой мне девчонки, — сейчас Томас не притворялся, глаза все еще были такими же большими, как когда он рассматривал все мои шрамы. А затем он вдруг ухмыльнулся: — Уверен, ты и в бикини отлично выглядишь.
Его взгляд соскользнул с моего лица к груди, что немного смущало, учитывая, что я знаю его с шестилетнего возраста.
— Подними взгляд, — велела я, указав другой рукой.
Томас ради приличия покраснел.
— Анита! — воскликнула Мерседес, словно я сделала что-то неподобающее.
— Раз он уже достаточно вырос, чтобы смотреть, значит достаточно вырос, чтобы услышать неодобрение по этому поводу, и достаточно вырос, чтобы начать учиться смотреть и не выглядеть при этом извращенцем.
— Анита права, — согласился Мика.
Натаниэль закивал и добавил:
— Можно смотреть и не выглядеть при этом жутким, это просто дело практики.
Томас закрыл ладонями лицо, чтобы скрыть, как покраснел, или потому что больше не знал, что еще сделать. Этот жест словно остался с тех времен, когда он был совсем маленьким ребенком. Он опустил руки, и его взгляд снова озлобился, словно он пытался вернуть себе угрюмый «слишком крут» образ.
— Извини, я таращился.
Мне понравилось, что он не стал игнорировать ситуацию, и еще больше понравилось, что он извинился.
— Извинения приняты, Томас.
Он пожал плечами, его потенциально привлекательное лицо вовсе не было симпатичным, когда он позволял этому образу брать верх. Возможно, я смутила его, и возможно, из-за этого ему больше не хотелось меня слушать, но, черт возьми, он это сделал.