— Анита сама почти оборотень, — сказала Мерседес, — безо всей метафизики. Мы говорили с ней о ее способности исцеляться, она не похожа на обычного человека.
— Томас спрашивал, сможет ли он поправиться, если станет оборотнем, — сообщил Мика.
— Он слишком юн, чтобы принимать такие решения, — сказала я.
— Да, заражать лиц, не достигших восемнадцати лет, ликантропией незаконно, даже с их согласия, но Томас об этом спрашивал, и я решил, что его семья должна об этом знать, — сказал Мика.
— Я залечила разорванную руку, отнюдь не благодаря супер-исцелению вампиров или оборотней, Мерседес. На самом деле, врачи считали, что я вероятно частично потеряю ее работоспособность. В то время я исцелялась как обычный человек.
— Тогда как ты восстановилась? — спросила она.
— Физиотерапия стала моей новой религией, и я впервые по-настоящему выкладывалась в зале. Я занималась немного из-за дзюдо, но с пересадкой мышечной ткани вокруг локтя… один из докторов сказал, что это может все изменить. Физиотерапия была направлена на силу и подвижность, а силовая нагрузка помогала удержать рубцовую ткань от исцеляющихся связок и сухожилий.
— Ты просто ходячий пример нашей с Фрэнки работы и того, как она помогает людям. Фрэнки нравится работать с профессиональными спортсменами, мне тоже, но по-настоящему мне нравится помогать обычным людям стать спортивнее и здоровее, особенно после перенесенной травмы. Они как будто и не подозревали до инцидента, на что способно их тело.
— Скорее оказавшись так близко к потере контроля над своим телом, ты хочешь выжать из него по максимуму, — сказала я.
Она кивнула.
— Это логично.
— Анита может поговорить с Томасом, — сказал Мика.
— Если ты будешь рядом и поможешь мне донести мысль, — оговорила я.
— Я тоже хочу помочь, — сказал Натаниэль.
— Спасибо за моральную поддержку, — улыбнулась я.
— Дело не только в этом, Анита. Я был жертвой насилия в детстве и юности и выжил. Я знаю, что значит быть раненным, тяжело раненным, и не знать, сможет ли твое тело стать прежним.
Я даже не обо всех травмах, который Натаниэль получил до нашей встречи, знала, но мне было известно, что он сбежал из дома, став свидетелем того, как его отчим забил его брата на смерть бейсбольной битой. Когда это случилось, ему было семь, а к десяти годам он начал торговать на улицах тем единственным, что у него было — собой. Сказать, что у Натаниэля было тяжелое детство, все равно что назвать трагедию с Титаником лодочной аварией.
— В детстве ты не был ликантропом, — сказала Мерседес.
— Нет, я был человеком.
— Сколько тебе было, когда ты стал оборотнем? — спросила она.
— Восемнадцать.
Когда мы встретились, Натаниэлю было девятнадцать, всего год в шкуре верлеопарда. Я на самом деле даже не подсчитывала это в уме. Он всегда так хорошо владел собой, словно до нашей встречи провел годы практики со своим зверем. Он настолько хорошо держал себя в руках, что уже тогда занимался стриптизом и перекидывался прямо на сцене «Запретного плода», и между ним и публикой не было ничего, кроме его самоконтроля и службы безопасности клуба, хотя и та была больше для сдерживания зрителей от танцоров, нежели наоборот.
— Боже, даже двадцати не было, ты тоже был совсем мальчишкой, — выдохнула она.
— Все когда-то были детьми, Мерседес, — заметила я.
Она взглянула на меня.
— Ты была моего возраста, когда начала работать с папой. Я думала, ты гораздо старше, но на самом деле ты всего лет на восемь старше меня?
— Я на шесть лет старше Конни, так что полагаю это так.
— Мы с тобой ровесники, — сказал Натаниэль.
Она посмотрела на него.
— Не знала, что ты настолько младше Аниты, а может все дело в том, что она не выглядит на тридцать.
— На тридцать один, — поправила я.
Мика с улыбкой взял меня за руку.
— Мы с Анитой ровесники.
— Ни один из вас не выглядит на тридцать, — заметила она, изучая наши лица.
Я вернула ей тот же взгляд и впервые задумалась: «Не выглядим ли мы моложе Мерседес?»
Ликантропы стареют медленнее нормальных, во всех смыслах, людей, и, пережив несколько атак взбесившихся оборотней, я стала носителем нескольких штаммов ликантропии. Предполагалось, что я не могла подхватить больше одного штамма, потому что каждый из них защищает носителя почти от всех недугов и травм, включая другие виды ликантропии. Я была медицинским чудом, потому что ни разу не перекидывалась. Однажды это может измениться, но до той поры я была первым зарегистрированным медиками случаем, ну или так мне сказали врачи. Мы полагаем, что моя связь с вампирами, как метафизическая, так и романтическая, как-то защищает меня от изменения формы, потому что вампиры не могут заразиться ликантропией так же, как и ликантропы не могут стать вампирами. Современные ликантропия и вампиризм — два взаимоисключающих друг друга сверхъестественных заболевания. Несколько тысяч лет назад ликантропы могли подхватить вампиризм, став и тем, и другим, но одно из заболеваний изменилось достаточно, чтобы теперь это не работало.
Встречалась я с несколькими вампирами, достаточно древними, чтобы быть носителями обоих заболеваний, и все они были либо до чертиков жуткими, либо вообще нелюдями. Гуманоиды, но не Гомо Сапиенс, что было сюрпризом… ладно, это был шок. В большинстве научной литературе значилось, что вампиризма, как болезни/состояния, вообще не существовало до появления Гомо Сапиенс. Были некоторые ученые, предполагавшие, что эта болезнь пришла к нам со времен кроманьонцев или неандертальцев, но эти теории подвергались серьезному сомнению. Я же точно знала, что вампиризм существовал задолго до этого, но продолжаю убивать всех встретившихся мне настолько древних вампиров, потому что все они были безумнее Шляпника и злобнее плана Гитлера по улучшению человеческой расы. А еще они были так сильны, что у меня кости ныли, когда я просто стояла рядом с ними. Смерть для них лучший выбор, а для всех остальных более безопасный, но было бы неплохо отыскать одного вменяемого, кто смог бы поговорить с палеобиологами, археологами, палеоантропологами и прочими«…огами».
Мерседес и Мика поговорили с Томасом за пределами торжества, прежде чем мы с Натаниэлем к ним присоединились.
Нам не хотелось, чтобы Томас чувствовал себя так, словно мы сговорились против него. Он согласился почти сразу, чего я не ожидала, но как справедливо отметил Натаниэль, я буквально только что спасла ему жизнь. Это могло повысить мой рейтинг.
Мы вернулись в комнату отдыха. Мерседес подвезла коляску Томаса к дивану, чтобы мы могли побеседовать все вместе, хотя я предпочла занять стул у столика, чтобы сидеть напротив Томаса, это лучше, чем на диване. Для меня правда было низковато, чтобы удерживать с Томасом зрительный контакт, и при этом ни одному из нас не пришлось причудливо выворачивать голову. А я любила зрительный контакт, во время серьезных разговоров даже еще больше. Мика устроился на подлокотнике дивана. Натаниэль рядом с ним. Мерседес выбрала дальний конец дивана, не уверенная, что Томас вообще станет при ней разговаривать, пока он не общался на эту тему ни с кем из семьи. Она уже предупредила Мику, что, если мальчик не станет при ней говорить, она оставит нас.
Томас годами был самым маленьким ребенком в школе, в Мэнни пошел, но сейчас в своем костюме он был сплошь руки и ноги. Ростом, больше ста семидесяти сантиметров, он догнал мать, а учитывая, что ее братья все были под сто девяносто пять, не считая того, который был ростом метр девяносто, его кстати звали Бамбино, не на самом деле, а за «низкорослость», Томас имел все шансы когда-нибудь подрасти, как минимум, до ста восьмидесяти. Братья, выстроившиеся на краю танцпола, были похожи на оборонительную линию, пока жены не затаскивали их танцевать, вот тогда мужчины начинали двигаться на удивление грациозно, все равно что наблюдать за пируэтом слона в посудной лавке.