Я злюсь, потому что она так долго мне изменяла, злюсь, что у неё не было чёртовой смелости сказать, что не любит меня.
В основном я злюсь из-за того, что она права. Мы вместе потеряли девственность, вместе исследовали нашу сексуальность. Я даже никогда не встречался ни с кем другим. Никогда не целовал, не обнимал, не трахал кого-то другого. Даже никогда не думал об этом. Я держался за неё так долго, потому что она близка мне. Она то, что у меня есть.
Было.
Стараюсь не думать об одиночестве, но это неизбежно. Бреду по тротуару, снег закручивается вокруг моих ног, когда я прохожу через лужи фонарного света. И внезапно мне снова семнадцать. Я в школе. Сижу на тригонометрии и рисую вместо того, чтобы слушать лекцию, так как ненавижу математику, потому что это скучно и легко. Директор школы, мистер Бойд, приходит и говорит мне выйти из класса на минутку.
А затем говорит мне, чтобы я взял свою сумку. Моё сердце начинает колотиться в груди, ладони потеют, и я чувствую, что что-то не так, неправильно.
Я слышу слова мистера Бойда, прерывистые от недоверия.
— Автомобильная авария… погибли на месте… критическое состояние… ехать в больницу…
В оцепенении иду по коридорам, рюкзак свисает с одного плеча. В больнице тихо, санитары и медсёстры шумно проходят мимо в скрипучих кроссовках, врачи в белых халатах с блокнотами и папками. Я в комнате, отгороженной занавесками. Мониторы издают звуковой сигнал. Антисептики, чистящие средства, смерть и болезни атакуют мои ноздри.
Мама в синяках, разбитая, истекает кровью. Умирает. Во рту — трубки, в носу — кислородные канюли. На голове бинты. Кто-то тянет меня прочь, чтобы объяснить про внутреннее кровотечение, внутричерепную опухоль.
― Она умрёт? — спрашиваю я, прерывая объяснения.
Мужской голос, глубокий, спокойный, успокаивающий. Я не смотрю на него.
― Трудно рассказывать. Прогнозы неутешительные, сынок. Мне жаль. Мы делаем всё, что в наших силах.
— Мой отец?
Тишина.
Другой голос и лицо появляются перед моим пустым взглядом. Полицейский.
― Мне жаль, сынок, но твой отец не выжил. Он погиб на месте. — Полицейский на мгновение кладёт руку на моё плечо, и потом убирает. ― Сынок, у тебя есть кто-нибудь, кому мы можем позвонить?
Краткий всплеск ярости пронзает меня.
— Я не ваш сын. Я её сын. ― Я указываю пальцем на дверь. — Меня зовут Хантер.
Полицейский кивнул.
― Конечно, Хантер. Прости. Это просто привычка, я не имел в виду ничего такого. Так у тебя есть родственники, с которыми мы можем связаться?
Я качаю головой.
— Нет. Никого нет.
Офицер, кажется, шокирован.
― Совсем никого? Ни сестры, ни тёти, ни бабушки с дедушкой?
Я поборол желание врезать ему по лицу.
— Нет, мудак. «Никого» именно это и означает. Мои бабушки и дедушки мертвы. Я — единственный ребёнок в семье.
— Осторожнее, сынок.
— Это вы будьте осторожнее, офицер. Я почти сирота. Думаю, у меня есть право быть расстроенным.
Он смягчается.
― Ты прав. Прости. Тебе есть, куда пойти?
Пожимаю плечами.
— Возможно, родители моей девушки смогут помочь. Не знаю.
Машина, остановившаяся рядом, вырывает меня из воспоминаний. Это Дуг, он говорит через опущенное окно своего четырехдверного седана.
― Хантер, понимаю, ты не хочешь видеть меня, но позволь подвезти тебя. Чувак, температура ниже нуля и быстро понижается. Ты заработаешь переохлаждение.
Я игнорирую его и продолжаю идти. Он останавливает машину и выходит из неё; свет фар озаряет полосу обильно падающего снега.
— Хантер, чувак, послушай…
Я прохожу мимо него, но он обгоняет меня и встаёт передо мной. Чертовски большая ошибка. В течение трёх ударов сердца я с ненавистью смотрю на него и жду, что он уйдёт с моего пути, а потом выдёргиваю кулак из кармана пальто и замахиваюсь. Мой кулак встречается с его челюстью и отправляет его в полёт. Он всего лишь маленький парень, ни мяса, ни мышц, ни опыта в боях. Он валится на землю. Я подхожу к нему, чтобы убедиться, что он серьёзно не пострадал. Он жив, просто потерял сознание. Он сразу возвращается к реальности и видит, что я стою над ним, сжав кулаки. Он отползает.