Я поднимаю руку, чтобы остановить ее обвиняющий голос.
— Спасибо. — Знаю, мне говорили, как это будет по-арабски, но мне приходится задуматься. — Chokran.
Она кивает и, отвернувшись, ложится. Ее плечи кажутся напряженными, могу сказать, что она не доверяет себе достаточно, чтобы действительно спать рядом со мной, даже если я ранен.
— Знаешь, ты можешь и поспать, — говорю. — Я сейчас и мухи не обижу.
Она переворачивается и смотрит на меня; темная кожа серебрится в свете звезд. Девушка что-то шепчет, качает головой, пожимает плечами.
— Знаю, ты меня не понимаешь. Это и не важно. — Я улыбаюсь ей, но она все еще бесстрастно смотрит на меня. — Спать.
Изображаю сон, сложив руки под головой и преувеличенно захрапев, потом указал на нее. Потом указываю на себя. Пытаюсь двинуться, но лишь стону. Смотрю на нее и пожимаю плечами, снова изображая сон. Она задумчиво хмурится, потом немножко улыбается. Она понимает. Закрывает глаза; ее веки дрожат, но затем просто опускаются. Дыхание замедляется. Она заснула. Я наблюдаю за тем, как она спит.
Почему она принесла меня сюда? Почему помогла мне? Я бы истек кровью, умер. Я обуза. Я не смогу сделать что-то для себя в течение нескольких недель. Мне нужна будет еда. Мне нужна будет помощь, чтобы сходить в туалет. Как она сможет мне помочь? Этот дом крошечный. У нее не может быть много денег. А мне, наверно, понадобятся антибиотики. Я хочу дозу морфина, но знаю, что сейчас мне его не получить. Мне не получить даже аспирина, скорее всего.
Теперь, когда она спит, я позволяю боли омыть меня, и показываю это. Больно настолько, что даже больно дышать.
И я снова уснул.
Когда просыпаюсь, яркие солнечные лучи проникают сквозь квадрат — неприкрытое окно. Я на полу, в угу. Напротив меня стоит еще одна кровать, грязный матрас покрыт аккуратно сложенными одеялами. В углу старая — старше меня — печь. Одинокая лампочка свисает с потолка, к стене прислонен большой осколок зеркала с проклеенными краями. Девушку нигде не видно.
Я снова закрываю глаза и тогда слышу это: безошибочные звуки секса. Мужское ворчание, женские стоны. Стоны кажутся наигранными, слишком громкими, слишком возбужденными. Это длится всего мгновение, затем прекращается. Я слышу, как по полу скрипят ботинки, и мужской голос что-то бубнит на арабском. Еще через мгновение в дверном проеме, приглаживая пальцами волосы, появляется девушка. Она не смотрит на меня, будто не видит. Она идет в крошечную ванную с ржавой стальной раковиной, выскальзывает из юбки и чистит себя тряпкой. Смущенный, я наблюдаю за ней, не в силах отвести взгляд.
Она гибкая, стройная, длинноногая, ее темная кожа блестит. Я заставляю себя отвести взгляд, чтобы дать ей уединение. Слышу, как она что-то говорит, проклятье, если судить по ее голосу. Я смотрю на нее. Она уставилась на меня почти с надеждой. Девушка все еще обнажена ниже талии. Я отвожу глаза и переворачиваюсь, застонав от боли.
Слышу шорох юбки, и она, снова одетая, стоит рядом со мной. В ее руке деньги, и тогда я складываю два и два. Должно быть, понимание отражается на моем лице, потому что она каменеет. Ее кулак сжимается вокруг пачки купюр.
— Эй, это не мое дело, — говорю я.
Она отвечает, но я, конечно, не понимаю, что она говорит. Она кажется злой. Она указывает на себя, затем на дверь, что я принимаю за жест о мире в целом. Думаю, она объясняется. Она касается живота, сжимается, стонет.
— Ты не должна мне ничего объяснять, — говорю я так, будто мы общаемся.
Голод. Я понимаю, что она хочет сказать своей шарадой. Она продалась за еду. Должно быть, на моем лице отразилась жалость, и она, наверно, это поняла. Ее глаза сверкают гневом, она бросает в меня деньги и уходит прочь, пусть и в другой угол маленького домика, скрестив руки на груди, сгорбив спину и опуская плечи, вздыхая сквозь эмоции.
— Мне жаль, — говорю я.
Она оборачивается посмотреть на меня и что-то говорит. Мое воображение восполняет пробелы: «Мне не нужна твоя жалость». Она отворачивается и открывает шкаф, находит в нем коробку, достает таблетку и сухо ее проглатывает. Контроль рождаемости, как мне кажется. Интересно, трудно ли достать их здесь.
Она приносит мне хлеб, бутылку воды и пакет из фольги с бараниной или говядиной. Я пытаюсь сесть, стиснув зубы от пульсирующей боли. Его движения показывают мне лечь обратно, она изображает, что будет меня кормить. Черт, нет. Я игнорирую ее и прислоняюсь плечами к стене, тяжело дыша и потея. Кажется, у меня сломаны ребра. Мне так плохо, что хочется кричать, но я отказываюсь позволить себе это.