— Сабах?
Первое, что я вижу, — пара потертых военных сапог, а потом иракские военные камуфляжные брюки. Он всматривается, видит пустой душ и туалет. Сердце колотится в груди; мне хочется вывернуться наизнанку, но я не могу.
Как он может меня не видеть? Может, я смогу выбраться и не убить его? Нет. Он меня видит. Я делаю выпад, жестко ударив пальцами по горлу и заставив его молчать. Мой нож молниеносно входит в его желудок. Мягкая плоть расходится легко, но потом лезвие останавливает кость. Он пошатывается, задыхается. Я с силой ударяю лезвием сбоку по горлу, выпуская поток крови ему на грудь. Черт. Я натворил тут беспорядок. Я снова наношу удар и на этот раз попадаю прямо меж ребер. Чертова удача. Это сложнее, чем многие думают.
Он дергается, спотыкается, падает на землю. Я не могу оставить его истекающее кровью тело на полу. По мне ударяет нелепая паника, и я впихиваю его тело в душевую, чтобы его кровь стекала в канализацию. На полу не так уж и много крови; больше крови на нем самом.
Но какого черта мне делать с телом?
Прилив адреналина проходит, и агония разрывает меня, сбивая дыхание. Даже обыкновенное стояние на ногах отнимает каждую унцию твердости, упрямства и силы, что остались во мне. Долго это не продлится.
— Хантер? — Голос Рании, беспокойный, смущенный.
Я выбираюсь из душевой с окровавленным ножом и красными руками. Рания задыхается.
— У нас проблема, — говорю я на арабском. — Пришел мужчина. Солдат. Я его убил.
Рания тихо чертыхается и смотрит в душ на тело.
— Ахмед.
— Что нам делать с… — Не могу придумать слово «тело». — С мертвым мужчиной?
Осев у стены, Рания запускает пальцы в распущенные светлые волосы и сквозь зубы шипит:
— Я не знаю. — Она удерживает меня полным замешательства взглядом. — Что он здесь делал?
Я отгадываю значение большей части того, что она говорит. Понимаю некоторые слова, а остальные могу вывести из контекста.
Пожимаю плечами.
— Искал тебя. Сабах. Сначала заглянул за ту дверь, потом за эту. Он меня увидел… я погиб. Он меня увидел, и для тебя это было нехорошо. Для меня нехорошо. Поэтому… он умер.
Мне ненавистны мои слова. Человек я не красноречивый, но мне не нравится знать, что мои слова спутанные и прерывистые. Ей приходится подумать над многим из того, что я сказал.
И это все, что у меня есть. Я в изнеможении оседаю, не в силах остановить свое падение. Падая, я успеваю подумать, что это будет больно. И, так и есть. Чертовки больно. Падаю на землю плечом и лицом. Я знаю, что лучше попытаться упасть на руки, чем на плечи. Наряду со сломанными ребрами всю тяжесть падения принимает на себя раненная нога. Думаю, раны снова открылись. От боли я не могу дышать, меня пронзают копья агонии. Даже вдохнуть не могу. Я медленно прерывисто вздыхаю — лицо в грязи, ноздри забиты грязью, глаза жжет от грязи. Нож по-прежнему зажат в кулаке, и я прикладываю все свои силы, чтобы заскрипела рукоятка. Кашляю, выплевывая грязь.
Рания уже рядом; она перекатывает меня на спину, сначала прочищает глаза, потом нос и губы. Указательным пальцем она мягко и нежно счищает каждое пятнышко. Ее глаза широко распахнуты и выражают озабоченность, пока она стирает грязь с моего лица. Пылающее полуденное солнце, садящееся между крышами соседних зданий, превращает резкие контуры ее прекрасного лица в контрастный рельеф.
Я ненавижу, что мой взгляд блуждает по ее груди, которая покачивается, когда Рания ко мне наклоняется. Я закрываю глаза и пытаюсь сфокусироваться на боли, а не на том, как она прекрасна, как сильно мои пальцы хотят скользнуть под ее футболку, чтобы коснуться шелка ее кожи. Как сильно я хочу притянуть ее, чтобы поцеловать еще раз.
Ну и время я выбрал. В ванной лежит тело мертвого мужчины, а я пытаюсь не поцеловать Ранию.
Какого черта с тобой не так, Хантер?
Когда я открываю глаза, она, скрестив ноги, сидит рядом со мной и наблюдает; выражение ее лица наполнено теми чувствами, что я узнаю в себе. Ее ладони покоятся на моем животе, точно посередине между интимной зоной груди и эрогенной зоной ниже. Секунды проходят, наши взгляды сцеплены и ищут что-то, нерешительные, порхающие из стороны в сторону. В друг друге мы ищем смелость для первого движения: отвести взгляд, отодвинуться, или сделать это. Приблизиться. Наклониться.
Что-то теплое и текучее предупреждает меня о том, что бедро кровит. Да плевать.
Она пахнет как женщина: пот, возбуждение и дезодорант. Ее рука дрожит на моем животе. Рания глубоко размеренно дышит, будто чтобы предотвратить гипервентиляцию. С каждым вздохом ее ноздри раздуваются, а полные губы сжимаются и расслабляются, дрожа от сдерживаемых эмоций. Ее грудь поднималась и опадала, приковывая мой взгляд. Ее юбка — а она всегда носит немножко коротковатую юбку, которая обозначала ее профессию в этом мире совершенной скромности — сползла до бедер. Она небрежно прикрывает себя одной рукой. У нее бесконечно длинные ноги, мили теней и кожи притягивают мои руки к себе.