Отодвигаю трудности и загадочность Хантера на край сознания и пытаюсь сосредоточиться на насущной проблеме: труп Ахмеда. Хантер убил его по справедливости. Я знаю Ахмеда достаточно долго, чтобы сказать, что он без сомнений убил бы Хантера, не остановившись и ничего не спросив. А потом он пошел бы прямо к Абдулу и сказал ему, что в моем доме американец.
Но что мне делать с телом? Я недостаточно сильна, чтобы избавиться от него самостоятельно, а Хантер едва может стоять на ногах. Не знаю, как он смог сделать то, что сделал. Он не обязан был совершать то, что совершил. Он защитил мой дом. Меня. Себя. Нас.
Гоню эти слова. Никаких «нас» нет.
И тут в голове появляется идея. Масджид. Он один из самых странных и пугающих клиентов. Говорит мало, появляется время от времени. Не знаю, чем он занимается, но знаю, что он опасен и что шутить с ним не стоит. А еще я знаю, что проблемы политики и государства его не устраивают. Думаю, он кто-то вроде преступника. Может, контрабандист. Да это и не важно. Важно лишь то, что я верю: с нужным стимулом он без вопросов избавится от тела. Хитрость в том, чтобы Масджид забрал тело и не увидел Хантера.
Когда Масджид впервые пришел ко мне ради удовольствий, он дал мне номер пейджера, чтобы я связывалась с ним и говорила, когда доступна. Я использую телефон из магазина, что недалеко от моего дома, ввожу код, который он мне дал, и возвращаюсь домой.
Хантер ждет, как всегда мужественный. Я не знаю, как он выносит скуку. У меня нет времени или желания для развлечений. Выживание — единственная составляющая моего дня. Напоминаю себе найти для него какое-то занятие на те нередкие моменты, когда меня нет.
Я сажусь рядом и раздумываю над тем, как бы объяснить ему мой план.
— Тебе нужно подвинуться, — говорю я. — У меня есть план, но тебя не должны увидеть.
— Куда? — спрашивает он. Мы говорим на арабском, и он знает мой язык достаточно для того, чтобы понять меня.
Указываю на стену, то есть, на соседнюю мечеть. Его взгляд каменеет, темнеет.
Знаю, почему он зол, и ничего не могу с этим поделать.
— Здесь есть отдельная комната, — говорю я. — Я помогу тебе.
Встаю и протягиваю ему руку. Он смотрит на меня в течении нескольких вдохов, а потом берет меня за руку, опирается о стену и рывком встает на здоровую ногу. Хантер использует мою руку только для того, чтобы держать равновесие. Когда он готов, я подставляю ему свое плечо, помогаю пройти к дверному проему и осматриваюсь. Никого не вижу — можем двигаться. Хантер осознает опасность и идет так быстро, как только может, — использует свою больную ногу больше, чем должен бы. Он так крепко сжал зубы, что я могу слышать их скрип. Пот льется по его лицу, все его тело дрожит, но кроме резкого дыхания от него не доносится ни звука.
Внутри мечети темно — она освещена только полоской света из дверного проема, и здесь прохладно по сравнению с палящей жарой снаружи. Внутреннее убранство почернело, где-то осыпалось. Луч света падает в угол, освещая тонкий запачканный матрас в бело-голубую полоску — здесь я работаю. Вдоль стен по обе стороны выстроились толстые белые свечи — свет для ночных клиентов. Коробка презервативов, кувшин с водой и больше ничего. Хантер останавливается и опускает взгляд на матрас. Его лицо в тени, поэтому я не могу разглядеть выражение его лица, но исходящую от него досаду почувствовать могу.
Он смотрит на меня, а затем отводит взгляд, глубоко вздыхая.
— Где? — спрашивает он.
Я указываю на линию теней, означающую проход в другую комнату. Я никогда туда не ходила — у меня не было причин, но сейчас я знаю о ее существовании. Мои родители ходили в мечеть нечасто, только по праздникам. В комнате, где спрячется Хантер, очень темно и все еще пахнет обугленным деревом, дымом и чем-то еще, чем-то темным, приторно сладким и навязчиво знакомым, чем-то, что я не мог определить.
Хантер останавливается в проходе и глубоко вдыхает.
— Смерть, — говорит он. — Здесь была смерть. Я чувствую.
Теперь я знаю, что это за запах. Я чувствовала его, когда умерла тетя Мейда. Чувствовала, когда шла сквозь мертвые тела после взрыва бомбы. Как и сказал Хантер, пахло смертью. Предполагалось, что я буду поддерживать его, но каким-то образом он меня утешает. Передо мной, словно призраки, мелькают те, чью смерть я видела.
Истекающий кровью Хасан, уставившийся на меня с центра дороги; между нами свистят пули. Мама. Папа. Тетя Мейда. Дядя Ахмед. И так много безымянных, безликих. Мертвых.