Я позволяю ей помочь мне встать, шипя от боли. Мы аккуратно возвращаемся в ее дом, и мне снова приходится ковылять быстрее, чтобы минимизировать время, что я показываюсь на улице. Когда я снова лег, по мне обильно лил пот, я задыхался, сжимал кулаки, пока сквозь меня пульсировала боль.
Я машу рукой в сторону мечети.
— Он… это… оплата?
Она, потупив взгляд, кивает. Тысяча мыслей проносятся у меня в голове, но ни одну из них я не могу высказать. В любом случае, не думаю, что она хочет их слышать.
Закрываю глаза, пытаясь показать, что сказать мне нечего. Слышу, как она двигается, а потом ее рука касается моей груди.
— Ты думаешь о чем? — говорит она на ломаном английском. — Я чувствую твои слова. Скажи их.
Она чувствует мои слова. Как ни странно, я понимаю, о чем она. Качаю головой:
— Слишком много. Ничего хорошего, — говорю я по-арабски. Чем больше я им пользуюсь, тем лучше говорю.
— Скажи. — Она касается моего подбородка, поглаживая большим пальцем челюсть. Из-за этого жеста что-то в моем сердце болит, раздувается и взрывается.
— Черт, — бормочу я на английском. Потом на арабском: — Я ненавижу… — Указываю в сторону мечети, — это. То, что ты делаешь.
Она убирает руку, рассматривая свои ногти.
— Как и я, — пожимает плечами. — Нет выбора. Так или голод. И ты.
— Знаю. — Пальцем черчу несколько линий в грязи. — Я скоро уйду.
Я смотрю вниз, туда, где пальцем черчу: РАНИЯ. Грубо вытираю то, что написал. На мои слова она резко поднимает голову.
— Нет. Ты умрешь. — Она переключается на арабский. — Если ты оставишь меня сейчас, ты умрешь. Ты недостаточно поправился, чтобы уйти. Ты не можешь даже идти самостоятельно.
— Если бы не я, тебе бы не пришлось этого делать, — говорю я на английском, зная, что она поймет не все, и совершенно об этом не беспокоясь. — Ели бы не я… — Я могу закончить это предложение огромным количеством способов, но ничего не говорю.
— Если бы не ты, я была бы одинока, — медленно говорит она на арабском, чтобы я мог перевести. — Я так долго была одна. Теперь ты здесь, и мне не одиноко. И мне это нравится.
Она смотрит вниз, будто стыдится своего признания.
— Мы разные, — говорю я на арабском. — Такие разные.
— Я иракская шлюха. Ты американский солдат. Знаю. Но… все равно. Должно быть… есть… это же разные вещи.
Ну, разве это не чертова правда? «Должно быть» и «есть» — совершенно разные вещи.
Ничего не могу поделать. Не могу перестать целовать ее. Я знаю, что только что произошло за дверью, и меня простреливает отвращение, но оно попадает под цунами нужды к ней. В ее глазах так много необузданной мощной боли, и я просто хочу стереть ее. Черт возьми, на вкус она прекрасна. Она прекрасна. Рания словно наркотик, проносящийся по моему телу и блокирующий смысл и логику. И остается лишь желание. Мои руки голодны до ее кожи, ее шелковой плоти. Ладонь находит край ее блузки и задирает ее, чтобы обнять за талию. Мои пальцы скользят по ее спине, исследуя впадинки и неровности острых торчащих костей. Рания встает передо мной на колени, ее ладони — по обе стороны от моего лица, колени — рядом с грудью. Ее волосы стремительно окружают нас — золотой водопад, мерцающий в свете раннего вечера.
Сначала она напрягается в ответ на мое прикосновение, а потом расслабляется и позволяет моей руке бродить по ее спине. Когда наш поцелуй прекращается, она отстраняется от меня, чтобы сесть, подмяв под себя ноги.
— Я знаю, чего ты хочешь, — смиренно говорит она. — Я дам это тебе. Просто лежи тихо.
Она расстегивает две пуговицы у ширинки, прежде чем я нахожу смелость остановить ее.
— Нет, Рания. Ты не знаешь, чего я хочу.
Она борется против хватки на своих запястьях.
— Нет, знаю. Ты мужчина. Я женщина. Я знаю. — От эмоций ее английский скомкан, но понятен.
— Это не так. — Я отпускаю ее запястья. — Ты целовала их? — спрашиваю я, жестикулируя на мечеть.
Она вздрагивает от моих слов.
— Нет, никогда.
— Они целовали тебя?
— Нет. — Она выглядит смущенной. — Почему ты…
— Я — не они. Я не один из них. Я не хочу тебя так, как хотят они.
Ее взгляд ищет мой, карие глаза блестят от слез.
— Тогда зачем ты от меня хочешь? — Она качает головой, понимая свою грамматическую ошибку, и переключается на арабский. — Чего ты от меня хочешь? Я.… я больше ничего не знаю. Только это.
Мои объятья слабеют, и она высвобождается, чтобы расстегнуть третью пуговку. Я твердею от мыслей о ее прикосновениях, но я не могу позволить себе разрешить ей это сделать. Я снова обхватываю пальцами ее запястья и тяну вниз к себе. Рания сопротивляется, но потом подчиняется. Я устраиваю ее так, что теперь ее голова лежит у меня на груди; одной рукой я обнимаю ее за плечи, а второй удерживаю ее руки. Ее вес на моей груди причиняет чертовски сильную боль, но я ее игнорирую. Так естественно — убаюкивать ее в моих руках. Она напряжена, но вскоре расслабляется.