— А на ничего себе такая, да? — Дерек пытается задобрить меня, поднять мне настроение. — Ты полапал ту задницу, а, Хант?
Я дико рычу на него.
— Захлопни свой чертов рот, Дерек. Ты о ней не имеешь никакого чертова понятия. Ни-ка-ко-го. Поэтому заткнись нах**.
Дерек в замешательстве опускается на спинку. Я никогда так себя не вел.
— Иисус, дружище. Успокойся. Это шутка была. Мы вернемся, братан. Заберем ее. Оставайся в чертовом грузовике.
Я слышу крики на арабском, потом Хаммер останавливается, и парни высаживаются. Кое-как я выхожу вместе с ними, двигаясь на чистейшей панической ярости и инстинкте защитника. В кулаке зажат пистолет. Перед глазами — красная пелена. Толпа собралась полукругом, и сейчас, когда бой, казалось бы, окончен, мужчины в ней не слишком обращают на нас внимание. Я протискиваюсь вперед.
Группа иракских мужчин столпилась у склоненной фигуры, на которую сыплются удары. Я вижу кожу, кровь, порванную одежду, вспышку светлых волос.
Не подумав, я стреляю. Из головы брызжет алый, тело дергается. Мужчины отворачиваются от Рании, но я слишком разъярен. Я вновь стреляю, но у меня отнимают пистолет, чьи-то руки обхватывают меня, и я сбрасываю их, молотя по рукам и ногам. Боли не чувствую. Удар, пинок, в голову, по колену. Мужчины разбегаются, крики на арабском и английском становятся все громче. Толпа свирепеет, становится беспокойной, но парни сдерживают их, играя знакомую роль укротителей.
Я падаю на колени рядом с Ранией, чьи губы разбиты, под заплывшими глазами расцветают синяки, изо рта сочится кровь. Ее одежда разорвана, на коже виднеются кровоподтеки.
Обхватываю ее руками. В глазах щиплет от слез, и я их смаргиваю. Рания откидывает голову, чтобы посмотреть на меня, и улыбается.
— Ты пришел, — арабский, но достаточно просто, чтобы я понял даже сквозь адреналин, ярость, боль, страх и панику. И любовь.
— Я пришел. Я здесь, — думаю, что-то из этого было на арабском, что-то — на английском. Не знаю. Не важно.
— Давай, мужик, двигайся, — Чинк врезается в меня спиной. — Этот народец с ума сошел. Иди.
Спотыкаясь, я бреду с драгоценной ношей — Ранией — к Хамви. Ноги подводят меня, я вздрагиваю и начинаю оседать. Дерек тут как тут, подхватывает меня, забирает Ранию, осторожно берет ее на руки и забирается в грузовик.
Теперь во мне совершенно пусто. Агония белыми точками сверкает перед глазами, и я падаю в пыль.
Чьи-то руки затаскивают меня в Хамви, и я ничего не вижу, но могу почувствовать запах Рании, почувствовать ее, услышать ее. Сидя, я чувствую ее движения, отзывающиеся ужасной болью в бедре. Едва ли не вырубаюсь снова, но мне удается удержаться.
Остальные тоже забираются в грузовик, и мы выдвигаемся: Дасти безумно быстро ведет, буксуя на углах. Звенят пули, отскакивая от корпуса машины, и когда мы оказываемся вне зоны досягаемости, слышен только грохот шин, тишина и дыхание.
Голова Рании лежит на моих коленях, ее нежные карие глаза смотрят вверх, на меня. Она подпрыгивает из-за выбоин на дороге, и тьма пытается завладеть мной; по телу распространяется онемение. Я перешел собственные границы, но теперь она в безопасности, в порядке.
Я могу остановиться.
Последнее, что я вижу, прежде чем меня поглощает темнота, это сладкая улыбка Рании, светлые волосы, прилипшие к губам, лбу, подбородку и упавшие на ее прекрасные высокие скулы.
РАНИЯ
Хантер долго спит, восстанавливаясь. Мне сказали, что он словил еще одну пулю. Его друг, Дерек, сказал, что американские врачи удивлены, как он вообще выжил. Хантер не должен был иметь силы делать то, что делал. Дерек говорит со мной через переводчика-курда по имени Суран, низкого, коренастого, с жидкой черной бородой и недостающими зубами. Он достаточно умен, чтобы говорить на своем родном языке, а еще на арабском, урду, английском и на других языках.
Мой Хантер сильный. Я чувствую гордость за него. Он многое пережил, но все равно вернулся за мной. Я узнала Дерека в те дни, когда Хантер спал. Суран тратит много часов, переводя нас. Дерек хочет знать обо мне, о том, как я спасла Хантера, что и как случилось.
И, как ни странно, я все ему рассказываю. Не думала, что он, этот друг Хантера, понравится мне с самого начала. Но так и случилось. В нем есть доброта, но она так глубоко зарыта. Он вместе с теми тремя мужчинами рисковал своей жизнью, чтобы спасти своего друга. Он отважен. И поэтому я рассказываю ему.
Из меня льются слова, которые Суран с точностью переводит. Намного проще говорить на арабском и позволять ему переводить. Я знаю английский достаточно хорошо, чтобы понимать: он говорит правду. Говорю о фотографе, которого так давно убила. О Хасане, который стал солдатом, будучи ребенком двенадцати лет. О голоде. Отчаянье. Сбивчиво рассказываю о Малике. О той странной доброте, которую он показал мне, дав поесть и заставив заплатить за это телом, тем самым показав способ выжить; без него я бы точно голодала. Мне ненавистно быть шлюхой, но благодаря этому я оставалась живой. Малик спас меня, но такой высокой ценой. Не уверена, что поблагодарила бы его, если бы увидела еще раз.