Я тяжко вздохнул и приготовил телефон, чтобы расплатиться на полосе, где была предусмотрена оплата картами.
Конечно же, на «Джолионе» транспондер был. Ходун спокойно проехал через зелёные ворота и начал набирать скорость.
А в моей полосе, как назло, застрял мужик на «Омоде», которому вздумалось расплатиться наличными.
Когда я снова выехал на трассу, то не увидел даже задних габаритов «Джолиона». Я не мог гнать слишком сильно — и вовсе не из-за боязни штрафов. Было бы куда хуже, если бы ходун что-то заподозрил.
В какой-то момент я готов был сдаться. Решил, что и эта попытка была неудачной. Снова тупик. Но нет: кроссовер ходуна снова появился впереди. Я медленно его настигал.
Теперь, главное, сохранять стабильную скорость. Будто я спокойно еду на круиз-контроле. Думаю о своих делах. И мне совсем-совсем нет дела до мужика за рулём китайской машины.
Он включил правый поворотник возле разворотной эстакады, которая вела в «Шереметьево». Причём не к новым терминалам, а к старым — D-E-F. В этом мире, куда меня занесло, они были закрыты. Я даже думал, что эту дорогу тоже закрыли — ну а зачем держать пункты оплаты, если ими почти никто не пользуется? Но нет: ворота работали.
Фары «Джолиона» одиноко взрезали тьму законсервированного аэропортового комплекса.
Конечно же, я не стал следовать за ним дальше. Пока полученных сведений было достаточно. Ещё не хватало завалить всё дело сразу, во время первого успешного опыта выслеживания ходунов.
Проводив взглядом цель, я спокойно поехал дальше, до съезда на МКАД.
Отсюда до дома было совсем не далеко.
2
Будильник вырвал меня из очередного липкого сна, где я пытался поговорить с Катей сквозь толстое стекло. Но она не слышала меня. Только в глазах стояли слёзы.
Я колотил проклятый барьер, но мои кулаки скользили по крови, бесполезно отскакивая от стекла.
Эти барьеры были разными. Сегодня вот стекло. В другие дни — решётки, вода, пропасти, стены. Иногда вместо Кати был Кай. И каждый раз у меня не было никаких шансов достучаться до них.
После таких снов я открывал глаза и пару минут приходил в себя, мучительно вспоминая, кто я такой.
Иногда я даже жалел, что не лишился памяти полностью. Знаю, в некоторых мирах с другими версиями меня это произошло. Наверно, они самые счастливые: живут себе обычной жизнью. Разве что иногда по непонятной причине их накрывает, когда они слышат звуки или чувствуют запахи, которых вроде бы не было в их жизни — но они почему-то вызывают сильнейшие эмоции.
Некоторым моим воплощениям повезло меньше: они оказались на пути лавины осознания, и не смогли её выдержать. Кто-то убивал себя, поражённый красотой истинного мироздания, потому что не мог вместить её в себя. Кто-то умирал от ужаса — по схожим причинам, что иронично.
А кто-то, вроде меня, остался осколком едва не возникшей могучей личности. Которая дерзнула — но не смогла справиться с последствиями. Да что там: серьёзно переоценила себя и свои возможности.
Помню, как стоял там, на краю утёса над фьордом. Наслаждался ощущением всемогущества. Чувствовал, что могу творить и отпускать миры — одним своим присутствием.
И некому было меня предупредить о последствиях.
Точнее, возможно, предупреждали. Но я ведь не пожелал для начала найти и понять общий язык с обитателями свободных вселенных, которые Эльми называл Хаосом.
Я никак не мог сделать выбор. И в определённый момент понял, что вообще могу его не делать. Что нет никаких границ — и можно получить всё и сразу.
И я получил это.
Вот только тогда я не понимал, что именно это значит — всё и сразу.
В тех вселенных, где может существовать человек, не зря установлены фундаментальные ограничения. Например, скорость света.
Совершенно тот же принцип должен применяться и на уровне свободной мультивселенной.
Иначе случится аналог Большого Взрыва — с отдельной самоуверенной личностью, которая вдруг решила, что теперь можно всё.
Каждая версия меня, получив свободу, плодила другие версии. Потому что — зачем останавливаться? И каждая получала немного изменённый мир и информацию о нём.
В конце концов, даже самых простых сведений о новых воплощениях стало настолько много, что я не мог их обработать, ни в каком режиме.
И при этом я продолжал жить в каждом из этих воплощений.
Не самое приятное чувство, скажу я вам.
Наверно, что-то похожее ощущает старенький процессор, на котором пытаются запустить новейшую требовательную игрушку.
Да, это было больно. Гораздо больнее, чем простая физическая боль. И это было приятно. Невероятно приятно осознавать бесконечность замыслов.