Драко всё ещё не помнит, как потерял палочку и как Крэбб и Гойл обменивались заклинаниями с троицей. Зато в его памяти отчётливо проступает тот момент, когда он окончательно струсил.
И как практически умолял не убивать Гарри Поттера.
Это воспоминание — его любимое. Оно позволяет ему презирать себя особенно сильно.
Драко помнит, как Крэбб вызвал Адское Пламя. И жар, который окутал его со всех сторон, а также языки пламени, облизнувшие пятки и подпалившие волосы, снятся ему теперь почти каждую ночь.
В этих же снах присутствует Грейнджер, которая всего на пару шагов впереди самого Драко. Она бежит, отчаянно стараясь не споткнуться, а затем оборачивается, и он видит в её глазах всё то же, что испытывает сам.
На ходу она бросает какое-то заклинание за спину Драко.
На этом сон всегда оканчивается.
***
Очнувшись после сна, он слышит шорох и тихое бормотание — и только после этого открывает глаза.
Прямо над ним стоит Эббот и деловито перебирает бесконечные склянки, которыми заставлен поднос. Она успешно взгромоздила его на тумбочку, но всё же слегка придерживает коленом, чтобы бесценные запасы зелий не оказались на полу. Краем глаза Драко замечает, что край её мантии немного пополз вверх, и в такой позе сквозь ткань проступили очертания бедра, обычно скрытого бесформенной мантией, словно напоминая, что Ханна Эббот — тоже девушка. Почти такая же как Грейнджер.
Почти.
Драко всё ещё не может определиться, можно ли сказать, что за последнюю неделю его сознание прояснилось или же, наоборот, помутнело. Он помнит больше, но спит от этого только хуже; шевелится гораздо увереннее, но каждое новое движение приносит порцию боли. Его эмоциональное состояние всё ещё нестабильно.
Грейнджер приходила лишь дважды за это время, да и то ни слова не сказала ему, и Драко ожидал её увидеть сегодня, но вот на её месте Эббот, которая тоже неожиданно молчит.
Мерлин, да она же всегда задаёт ему тысячи вопросов и потом сама же отвечает на каждый по несколько раз…
Её беспокойство сегодня особенно зашкаливает: она дрожащей рукой подаёт ему зелья и наливает воды, а когда Драко чувствует леденящие и немного липкие прикосновения её пальцев, неловко меняющих повязки, он не выдерживает.
Драко спрашивает, какими лекарствами его пичкают, и даже умудряется не скривиться, когда Эббот, вздрогнув, особенно сильно перетягивает бинтом его ладонь. Некоторое время Ханна молчит, и Драко уже успевает подумать о том, что она позаимствовала эту привычку у Грейнджер, как из её рта начинает литься привычный и до невозможности беспорядочный поток слов.
Эббот сыплет названиями трав, и хотя Драко хорош в зельеварении, он совершенно ничего не смыслит в колдомедицине. На шестом курсе было не до этого. Однако он кивает, и снова кивает, и потом ещё раз кивает. Драко не знает, что кроме этого может сделать или сказать. Его навыки коммуникации очень ограничены.
Но с Эббот в этом плане не возникает проблем — она ещё долго сама рассказывает что-то о лечении, о зельях и мазях. И Драко уже почти не слушает её, но неожиданно улавливает кое-что любопытное.
— …И тебе очень повезло, хотя, конечно, не хочется загадывать, и мы не обсуждали это напрямую, и Гермиона в жизни бы тебе этого не сказала, но в этой посылке, которую нам доставили, было несколько недостающих трав… — и снова череда названий, которые Драко совсем не воспринимает. — Мазь на их основе должна сильно ускорить твоё восстановление, и…
Она всё говорит, и Драко от этого немного легче. Её слова о восстановлении могут оказаться правдой, а могут лишь поселить ненужную и несбыточную надежду, но сам звук голоса почему-то приносит облегчение.
Когда говорит Грейнджер, его ошпаривает от каждого слова. От каждого её звука или вздоха. Он всё воспринимает в штыки.
Голос Эббот более резкий и громкий, но то, как быстро и как много она говорит, словно гипнотизирует. И до самого вечера Драко чувствует себя приемлемо.
***
Это странно, но в этот раз он открывает глаза, когда Грейнджер уже в комнате.
Сквозь ускользающий сон он слышит хлопок двери, но даёт себе ещё буквально мгновение. Она успевает поставить на тумбочку поднос с водой и едой и накладывает на комнату первое очищающее заклинание.
Драко резко садится. Насколько может резко, конечно.
И внутренне оскорбляется, потому что Грейнджер и глазом не ведёт, хотя он рассчитывает на реакцию. Она лишь взмахивает палочкой, практически не глядя на Драко. Стакан сам подлетает к его губам. Драко жадно пьёт. Вода прохладная и освежающая. Стакана оказывается мало, и Грейнджер, заметив это, накладывает Агуаменти, параллельно смахивая с подоконника несуществующую пыль.
Драко поражён — она просто профессионально делает вид, что не обращает на него внимание.
Далее следует тарелка. Драко щурится, неотрывно наблюдая за Грейнджер, но поймать её взгляд кажется невозможным. Она чёткими и отлаженными движениями водит палочкой. Ложка, повинуясь заклинанию, сама залетает в рот, словно Драко нет и трёх, и тут он неожиданно чувствует вкус еды.
Нет того ощущения водянистой жижи, которое преследовало его всё время. Ощущения, что он не ест, а лишь потребляет пищу, необходимую для жизни.
Какой жизни? Зачем жизнь?
Драко чувствует глубокий и ароматный привкус на языке и не торопится глотать, смакуя момент. А затем чувствует, как еда согревает все внутренности, и перестаёт сдерживать себя. Ложка чувствует его ритм и движется быстрее. Раз за разом она возвращается к тарелке и снова подлетает ко рту Драко, а он на секунду забывает о присутствии Грейнджер, захваченный новым, недоступным ему ранее удовольствием.
Грейнджер хмыкает.
Драко замирает, смыкая губы, и ложка не успевает остановиться, слегка пачкая его рот. Он автоматически вскидывает руку, утираясь тыльной стороной ладони, и не отводит взгляд от Грейнджер.
Звук был тихий, мягкий, шелестящий. Его было бы не слышно в любом другом месте. Но в палате стоит такая тишина, что это словно громкое признание.
Признание в том, что Грейнджер всё-таки наблюдала за ним.
Она и не скрывается и теперь смотрит прямо ему в глаза, а затем как-то неясно вздыхает, отправляет на место ложку, зависшую в воздухе, и делает шаг к кровати.
— Ты вчера говорил во сне, — заявляет она, будто продолжая только что прерванный диалог. Это утверждение, но с намёком. Чтобы он мог воспользоваться шансом воспринять это как вопрос и объясниться.
Брови Драко приподнимаются сами собой. Но он быстро берёт себя в руки и в тон Грейнджер произносит:
— Эббот вчера болтала про какую-то новую мазь.
На её губах мелькает что-то такое, что можно было бы принять за улыбку. Она отряхивает руки, убирает палочку в карман и подходит к окну, прислоняясь поясницей к подоконнику. Затем слегка наклоняет голову, словно предлагая Драко продолжить говорить. Но не проходит и десяти секунд, как она сама почти весело выдаёт:
— Ты разговариваешь с Ханной.
Драко глупо моргает.
— Лайза иногда жалуется, что ты не отвечаешь ни на одно из её оскорблений, но вот с Ханной ты постоянно разговариваешь, — поясняет Гермиона, и уголки её губ вздрагивают.
— Постоянно?
Это, по мнению Драко, сомнительно.
Грейнджер поводит плечами и склоняет голову к другому плечу.
— Мазь почти готова, и она может помочь, — Грейнджер изучающим взглядом обводит потолок. — Но я больше не даю обещаний.
В груди Драко происходит нечто странное: сердце вздрагивает, как будто от этих слов одновременно хочет бухнуться вниз и подскочить куда-то в горло. Он сглатывает.
— У меня болит голова, — почему-то делится он.