Надо только отвернуться, смотреть в другую сторону… Не помнить о том, что осталось за спиной… Ведь выбор есть… В этом же свобода… Прежде всего надо забыть… «Но ведь это свинство – отвернуться от них. Просто свинство», – повторил он вполголоса. Никакого отклика. «Это подлость, а не свобода, – пытается он еще раз подавить радостный голос, зов оттуда. – Но почему? Зачем? Не знаю. Нет точного ответа… Я совершенно один. Но ведь я не сделаю этого… надо бы решиться… нет, не могу, не переступлю границу…» Коралл посмотрел через поляну на противоположную сторону, ему показалось, что этот водоворот солнца между соснами и есть, собственно, граница: если ее перешагнуть, то уже не остановишься. Отсюда, из-под куста, где он сидел в тени, пахнущей ягодами можжевельника (твердая ягода, растертая в пальцах в зеленый порошок, выделяет травяную горечь), Коралл глядит на поляну, в глазах у него начинает темнеть от яркого света, веки жжет. Глаза сами собой закрываются, голова падает на грудь; он поднимает голову, солнце снова ослепляет его, жара прижимает к земле, ноги в сапогах чешутся, словно муравьи по ним ползают, пистолет давит на ребра, под горячим железом рубашка приклеилась к телу, пот стекает по животу. Коралл вынул пистолет из-за ремня, положил его рядом на мох, голова снова сонно качнулась; шорох леса отгоняет мысли, шуршит не только в голове, но и в ногах, в груди, в плечах, покой убаюкивает его. «Я сейчас, сейчас вернусь, только полежу минутку с закрытыми глазами». Коралл погружается в какую-то мягкую темноту; боль отступает, она отрывается от него, но не исчезает, а повисает над ним, отсчитывая секунды; они одна за другой чуть касаются его сквозь непроницаемый слой. «Вы все же вернулись», – говорит Венява. В избе жарко. Венява за столом сидит в мундире, застегнутом на все пуговицы, на груди портупея, ремешок от бинокля, на шее плетеный шнур от пистолета. Венява печально смотрит на Коралла. Кораллу грустно и стыдно, здесь произошло что-то, чего Венява еще не знает, что-то кощунственное. «Наконец-то вы вернулись. Я ждал вас, чтобы передать вам приказ для отряда». Без глупостей! Коралл замечает двоих мужчин, стоящих у окна; он узнает Хромого, тот подходит к столу. «Встать!» – приказывает он. Венява послушно встает, но тут же бессильно падает на стул. Хромой склоняется над ним, оборачивается, приседает. Венява обхватывает его шею. Хромой встает, и Коралл видит беспомощные ноги, свисающие за спиной сержанта, как гири; он не может оторвать взгляда от ступней в голубых носках с большими дырами, в которых видна желтая кожа.
– Пан поручик, – Коралл с трудом подавляет рыдания.
Но вместо ответа раздается резкий смех. Только теперь Коралл замечает, что солдат у окна одет в серо-зеленый мундир вермахта, с орлом и серебряными ромбами; в руке он держит парабеллум, смеется, нажимает на спуск; огонь вспыхивает над дулом.
– Ах, так! – кричит Коралл, хватается за руку, и тут же боль пронзает его.
Коралл подскочил: от света и боли он не понимает, что с ним происходит; спустя какое-то время он обнаруживает, что стиснул ладонью раненую руку. Он разжимает пальцы и смотрит, как свежая кровь просачивается через тряпки и расползается по ржавым подтекам бледно-розовым пятном. Неожиданно, придя в себя, он чувствует, что кто-то глядит на него. Он поворачивается, хватаясь за пистолет.
– Брось! – раздается в можжевельнике. – Брось эту железку!
У Коралла перед глазами – пыльные сапоги, серые бриджи, порванные на одном колене, между клочьями просвечивает стертая до крови кожа; с плеча свисает дулом вниз короткий кавалерийский карабин; лицо дылды светится капельками пота, на щеках у склеившихся бакенбард темнеют грязные пятна.
– Куда это в одиночку? Милостыню собирать?
Коралл пожимает плечами, засовывает пистолет за ремень.
– А ну, Голубь, присмотрись-ка к нему хорошенько. Не узнаешь?
Их еще двое; один с длинноствольной винтовкой французского образца, тоже по-партизански спущенной с плеча, в солдатском летнем мундире, широко распахнутом на груди, его голова прикрыта носовым платком, два завязанных конца рожками торчат на лбу.
– Присмотрись-ка к нему…
Второй, невысокий, без винтовки, только на животе оттопыривается черный пиджак – пистолет или граната.
– Пожалуй, это не он, – говорит тот, в платке, продолжая рассматривать Коралла. – А впрочем…
– Кто это он?… – спрашивает Коралл.
– А я подозреваю, – говорит высокий, в бриджах, как бы не слыша Коралла, – припомни-ка, Голубь, такой же френч, а?
– За кого вы меня принимаете? – раздраженно говорит Коралл. – Я…
– Ого, – высокий широко раскрывает глаза, – набрасываешься, а еще не знаешь, о ком идет речь.
– Это не он, тот был, пожалуй, выше, – замечает Голубь, – впрочем, кто его знает, может, и он…
– Отвяжитесь от него, – вмешивается низенький, переступая с ноги на ногу; на нем рваные, серые от пыли парусиновые туфли, – тот, не тот, ничего не поделаешь, зачем тратить время?
– Нет, – обрывает высокий; он как-то сник, на лице его проступила усталость. – Это не он.
Высокий стянул с плеча карабин и сел в тени напротив Коралла.
– Из какого отряда?
– А вы?
– Мы?
– Откуда вы?
– Нас расколошматили сегодня ночью, – говорит высокий мрачно, словно размышляя.
– Вам бы только посидеть, – низенький беспокойно завертелся. – Ребята, чего время тратить…
– Жарко… – скулит тот, что в платке; он дышит тяжело, как насос, его тело блестит от пота, кусок татуировки, какой-то полосатый удав высовывает хвост из-под рубашки. Коралл вспоминает Априлюса: «Жизнь моя печальна».
– За кого вы меня приняли? Дылда устало смотрит на него.
– Черт возьми, Голубь, ты чуть было не ошибся, а?
– Я же сразу сказал, надо присмотреться, прежде чем…
Глаза у высокого закрываются, лицо становится неподвижным, видно, как он борется со сном.