Но когда начались танцы и пляски, у Стоила Грамматикова снова отлегло от сердца. Люди показались ему веселыми, приветливыми, даже доброжелательными. Они пригласили его, как и положено директору, возглавить первое хоро. Стоил Грамматиков отплясал с начала до конца, и тогда на его лице появилась первая за этот вечер улыбка. Именно тогда впервые улыбнулся и главный референт. Вслед за шефом повеселел и он и даже невольно загляделся на веселую и радостную суматоху. Все выглядели совсем по-другому, нежели в институте, гораздо привлекательней и свежее. Зал гудел от смеха и веселых возгласов, и главный референт почувствовал, что у него начинает чуть кружиться голова, как после первого стакана вина.
Да, совсем другими, словно обновленными, показались ему теперь сослуживцы. Раньше он не замечал, как из года в года они становятся более жизнерадостными, веселыми, уверенными в себе. Они и одеваться стали лучше, и голоса их как будто стали звонче. Прижавшись к стене и оберегая носки ботинок, главный референт наблюдал, как увлеченно отплясывают девушки хоро, как блестят их темные глаза и белоснежные зубы, как прыгают по разгоряченным лицам свежезавитые кудри. В зрелище было столько красоты, молодости и жизни, что чуждый всему этому главный референт ощутил неведомое волнение. Хоро окончилось, и девушки, запыхавшись и пылая румянцем, разошлись по залу. Главный референт не мог оторвать от них глаз. И, странное дело, чем дольше он смотрел, тем тоскливее становилось у него на сердце и тем сильнее охватывало его смутное чувство неудовлетворенности. Он весь как-то съежился, лицо вытянулось и приобрело несвойственное ему горькое, унылое выражение.
И в этот миг, по застарелой привычке, он взглянул на шефа. О чудо! Директор улыбается! Главный референт изнемогает от уныния, а директор улыбается! В одно мгновение словно порвалась какая-то невидимо тонкая нить.
В ту ночь Никифор Седларов не мог заснуть в свой обычный час. Он долго простоял у окна, обуреваемый смутной тревогой и предчувствиями надвигающейся беды. Была поздняя ночь; над городом светила полная спокойная луна, вдалеке еле проглядывался темный молчаливый массив Витоши, обрисованный по гребню тонкой фиолетовой полоской. Внизу, по бульвару, прошел троллейбус, сверкнув на перекрестке ослепительной голубой молнией. В ярком электрическом блеске Никифор Седларов увидел, как на моментальном снимке, обнявшуюся парочку — молодые люди ненасытно глядели друг на друга. Главный референт вздохнул и поплелся к кровати.
На следующий день он почти ни о чем не вспоминал, а что и вспоминал, все равно не мог уразуметь. Вскоре после этого внезапно скончался Стоил Грамматиков.
Он умер глупой и бессмысленной смертью — отравился грибами. Как только весть о несчастье достигла ушей главного референта, он, бросив все дела, помчался в больницу. По дороге он схватил такси — первое такси в жизни. Тревога и ужас перевернули ему всю душу, как будто умирал не чужой ему человек — ведь директор не был ему ни родней, ни другом, — а смерть угрожала ему самому.
Увидев больного, Никифор Седларов немного успокоился. Директор выглядел разве что бледней обычного, да глаза были полузакрыты. У постели сидела, обливаясь слезами, жена. Главный референт с замиранием сердца присел на табуретку и застыл в робком ожидании. И директор, словно почувствовав присутствие своего преданного сотрудника, приподнял веки и взглянул на него.
Никифор Седларов вздрогнул. То был не знакомый ему взгляд директора, а какой-то новый, непонятный взгляд. Он не смог ни уловить, ни прочитать его, но почувствовал, как сердце его еще больше сжалось.
— Это ты? — тихо спросил директор.