— Ты будешь свидетельствовать по делу?
И он пристально, как гипнотизер, уставился на меня.
— Да подите вы ко всем чертям! — вскипела я. — Что вы дергаете меня, каждый в свою сторону? Я-то тут при чем?
Владо ничуть не смутился, лишь почесал небритую щеку.
— Как то есть при чем? — спокойно спросил он. — В сущности, все из-за тебя и началось…
— Еще чего — из-за меня! — возмущенно воскликнула я.
— А из-за кого же? В «Копыте» он чуть не взбесился от ревности…
Опять двадцать пять — я, видите ли, во всем виновата. Я уже устала отбиваться от них.
— Постой, а ты-то сам явишься?
— А как же иначе?
— Дело хозяйское!.. Но на этот раз вы обойдетесь без меня!
— И ты явишься! — спокойно возразил он. — В противном случае ты сама исключишь себя из вашего общества.
Я даже рот разинула. Никогда не думала, что он может заговорить в таком тоне.
— Ты хочешь сказать — из нашей компании?
— Нет! — сказал он, покачав своей немытой головой. — Из общества, в котором ты живешь и учишься.
— Ааа, значит, запугиваешь! — разозлилась я.
Теперь и он вышел из себя.
— Постыдись, дуреха!.. Зачем мне тебя запугивать? Никогда этим не занимался. Просто-напросто я объясняю тебе, как человеку, что случится, если ты меня не послушаешься.
— Пусть даже так! — сказала я. — Тогда лучше я сама себя исключу, чем ждать, пока меня исключат другие.
Он внимательно поглядел на меня.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего особенного. Если эта история выплывет наружу, за меня сразу возьмется комсомольская организация.
— Не бойся! — миролюбиво заметил Владо. — Они тебя поймут.
— А если нет?
— А если нет, найдутся люди, которые объяснят им, как поступить! — нетерпеливо возразил Владо. — Раз я обещаю, значит, я уже все обдумал…
Потом он объяснил мне, насколько серьезно положение Евгения. Хуже всего то, что он пытался скрыться. Завел машину в какой-то переулок, старательно вытер руль и рычаги управления, чтобы не осталось отпечатков пальцев, и отправился домой спать. На другой день он выглядел совершенно спокойным, да и бояться вроде было нечего — все следы были тщательно уничтожены.
— Как же его поймали? — спросила я.
Владо с удивлением посмотрел на меня.
— Ты разве не присутствовала при разговоре Игнатова с автоинспектором?
— Нет, конечно. Я стояла в стороне.
— Дело в том, что капитан разглядел Евгения, когда пытался остановить его в Панчареве. Он не обратил на него особого внимания, но записал номер машины. И когда Игнатов поднял шум, что у него украли машину, капитан догадался, в чем дело. Он примерно описал, как выглядит похититель. Тогда Игнатов сам полез в ловушку и Евгения втянул. «Уж не Евгений ли это?» — подумал он вслух. Спрашивается, с чего это ему пришло в голову?
Я-то знала, с чего, но промолчала.
— Ну, и потом?
— Потом нашли брошенную машину, увидели оцарапанное крыло. На велосипеде обнаружили следы краски от этой самой машины. Капитан вспомнил, как проговорился Игнатов, и Евгения вызвали для расследования. И он, конечно, сразу же во всем признался.
— Я всегда знала, что он дурак! — со злостью сказала я.
— Почему дурак? — пожал плечами Владо. — В конце концов…
— Конечно, дурак! — перебила я его. — Надо было либо сразу идти в милицию, либо отрицать все до конца. Какой суд осудил бы его на основе таких шатких улик?
Владо забарабанил пальцами по столу.
— Объективно говоря, это так! — пробормотал он. — Но ведь на свете существует еще и совесть.
У него, оказывается, есть совесть! Если так, то почему же она так долго молчала? Меня, например, совесть никогда не беспокоит.
— Не знаю, есть ли у него совесть! — угрюмо сказала я. — Но что характера у него нет, это ясно.
Домой я вернулась в полном замешательстве. Конечно, я ничего не обещала Владо, но дело не в этом. Когда вернулась мама, мне пришлось насвистывать разные мелодии, чтобы уверить ее, будто все в порядке. Не знаю, удалось ли мне обмануть ее, но в тот вечер она мне показалась необычно молчаливой и расстроенной.
Прошло еще несколько дней. Очень хотелось позвонить Мечо, и не ради забавы, а чтоб он меня немножко подбодрил; ведь как-никак интересы у нас общие. Но я так и не осмелилась. После нашей последней встречи он стал мне как-то противен. Самое странное при этом, что я сочувствовала ему больше, чем Евгению. Так уж я устроена — даже в кино я становлюсь на сторону злодеев, а не тех, кто их преследует и неизменно расстраивает все их планы. Кто знает, быть может, во мне сидит врожденное злодейство. Но у бедного Мечо положение и правда незавидное. У бедняги ведь нет абсолютно ничего, кроме директорского места, которого он, по словам Евгения, вовсе не заслуживает. Нет ни жены, ни сына, ни подруги, и даже ума в обрез, недаром он то и дело попадает впросак. Он может существовать, лишь присосавшись к чему-нибудь, как пиявка. Но мне и пиявок жалко и, когда я вижу их в банке, так и хочется сунуть им палец. Разве они виноваты, что по-иному не могут жить?