Глава седьмая. Семь пар нечистых
Пламя выпрыгнет под ветви низких елей.Лапника подкинут – густо валит дым.Ворохом – винтовки… Комьями – шинели…Человек двенадцать. Подойти бы к ним.Недоросток-мальчик тянет суховершье{82}И, меня заметив, щурится в свету.Мне – какое дело? Есть там где-то СМЕРШи.Я их знать не знаю, тут я – подойду.Гимнастёрки – наши. Наши и обмотки.Только плечи без погонов… И без звёзд пилотки.Навзничь. И ничком. Согнувшись. И вразвалку.Мужичок портянки вывесил на палках…Тот загрёб картошку в жаркую золу…Там, едва не лёжа, ослонившись о-ствол,Царственно закинув за плечи полуДраненькой шинели, замер с превосходствомЮноша-еврей.Замолкли. Оглянулись.Мало что не встали – не пошевельнулись.И, увидевши, что сбился край плаща,Обнажая звёздочки, отполз за спину,Я его повёрткой виноватою плечаНа погон надвинул.«Здравствуйте, товарищи!» – Глядят нехорошо.– «Здравствуйте…» – в два голоса. Молчат. Молчу.Что – пришёл?Чего – хочу?Я и сам не из туристов. Мне не меньше тошно.Почему ж звучит так унизительно, так пошлоГолос мой: «Соседей принимаете к костру?Завтра огоньку вам поддадим…»(Боже мой! Зачем я вру?Дам – не я. А тот, кто даст, – не им.)«Огоньку-у?..»– «Чтой-т пушек не видали мы, как шли».– «Говорит же человек…» – «А у моста везли…»– «Если б их из пушек рубанули крепко…»– «То и что? Народ!Ехало не едет – «эх» не повезёт…Репкина забыли?» – «Что это за Репкин?»– «Был такой. Ну правда, что пловец неважный…»– «Там какой бы не был… Может с кажным…»– «И скажи – стреляли б, наступленье,А то так – ни за хрен, на ученьи,В полной выкладке, со всем бревном утоп.Да и вот он нахлебался, Санька этот, клоп».Взглядом выкаченных глаз в огне бесцельно странствуя,Толстогубый юноша сказал в пространство:«Думают их благородие –Mauvais genre[10], гостить изволят у шпаны…Мы – напротив, патриоты. И за маму-родинуТут воюют даже пацаны».– «Сколько ж, Саня, лет тебе?» – «Пятнадцать».– «И… за что ты?»– «По указу». – «По какому?» – «Опозданье. На работу».– «Опозданье?» – «Два часа».– «Судили?» – «Полкатушки»{83}.– «Это как?» – «Что – как? Пятёрка. Счёт простой».Счёт простой? Но я позорно мнусь перед мальчушкой:«Я не понял, Саня. Пять – чего же пять?»Усмехнулся, строгонький, худой.«Лет, конечно, что тут не понять.Заменили месяцем штрафной».
Рыжебровый мужичок обулся.Хворосту подкинул, подновил огня.Как пришёл я, он не оглянулся,Так сидел, словца не пророня.Красноватое, истрескано его лицо.Самоделку-трубку вытянул кургузую,Натолкал табачной крошки в жерельцо,Из костра достал угля рукою заскорузлою.Смуглый невысокий парень рядом,В землю весь уйдя, так сел перед огнём,Обронил: «Кузьма Егорыч! Ряда!Курнём?»– «На уж, заверни, Игнатьичу оставлю».– «За тобой, Павлуша!» – «На бумажку, Павлик!»…Я меж пальцев комкал хвойки ветку липкую.Любопытный барин – вот для них я кто…Тот же всё еврей – презрительный, оливковый…Мальчик на коленях… И в огне желто…
«Да, так что, Игнатьич, при царе, так что?»– «Говорю, что люди жили как-то посмелее.Не чурались, не боялись, и в тюрьме вольнее:От купчих каких-то булочки, ватрушки,Если суп, так баландою не был отродясь.А теперь исчезнет человек – и все прижали ушки,Всяк сабе сопит, отгородясь.Нас после суда когда везли в Таганку{84},Напослед ещё заводят арестантку –Девушка такая, Любонька.Вольная на суд пришла, срок дали – и под стражу.Миловидная, да простенькая, глупенькая;Нарядилась в суд как лучше: блузочка голубенькая,А в туфлях – так в модных даже.Где-то в учреждении служила секретаршей.Ну, и стал к ней прилипать её начальник старший.Раз едва отбилась – долго ль до греха?А у ней – жених на фронте, любит жениха.Мол, увольте, просит. Тот сперва озлился.Заявленья рвал. А вдруг и согласился:Ну, не выйди завтра. И считай – уволена.Та по дурости – не вышла. А бумажки – нет!А начальник – в суд: уход-де самовольный!И нахомутал на память ей пять лет.Жалуется слабенькая, ропщет.А кому до ней? У всех на сердце хмуро.Затолкали в воронок нас общийИ с десяток к нам – мордатых урок.До Таганки было с полчаса езды.Отобрали эти урки, у кого что из еды,А потом заметили девчёнку,В уголок прижали, заголили ей юбчёнкуИ – по очереди… Бьётся, разметавши грудь…»– «Ну, а вы?» – «Мы? Всяк сабе». – «Стучали?» – «Чуть.Дверь нам не откроют, а ножом пырнуть –Фу!.. Молчим. Свои родные дороги…И ведь сволочи – девчёнковы же туфлии с кого-то сапогиСняли, постучали как-то там по-хитрому –Конвоиры мигом растворилиИ, в обмен на обувь, – несколько поллитров им.Тут же и распили.Дом родной для них – в тюрьме ли, в коробке –Середь бела дня. По улице. В Москве!..»