При всей своей ограниченности и условности материал поэм все же позволяет существенно расширить и дополнить информацию, содержащуюся в археологических источниках. Так, в частности, он проливает некоторый свет на весьма темный и неясный вопрос о взаимоотношениях города и деревни в древнейший период греческой истории. Как было уже замечено, деревня в собственном значении этого слова не входит в число эпических реалий. За чертой городских стен, в «поле», поэт не видит никаких человеческих поселений, которые заслуживали бы специального упоминания. Трою, Итаку, Схерию, да и все другие гомеровские города, окружают безлюдные поля и горы. Лишь кое-где мы замечаем разбросанные на большом удалении друг от друга загоны для скота (μέσσαυλα) и пастушьи хижины при них, да одиночные усадьбы (δώματα),
«Поле» противостоит городу не только как чисто территориальное понятие, но и как социальное. Гомер проводит четкую грань между жителями города (πολϊται пли в одном случае αστοί) и постоянным населением «поля» (άγροιώται). Последний из этих терминов несет на себе ясно выраженную печать социальной неполноценности. В двух случаях из пяти он обозначает пастухов, пасущих чужой скот; в одном случае совершенно определенно имеются в виду рабы. В «Илиаде» (XI, 676) Нестор вспоминает, как погиб от его руки элейский герой Итимоней, сражаясь, как подобает благородному, в первых рядах (έν πρώτοισιν), после чего λαοί άγροιώται, стоявшие, очевидно, в тылу, немедленно разбежались. Презрительное отношение поэта к «поселянам» как к людям второго сорта здесь не вызывает сомнений. Презрением исполнены и слова предводителя женихов Антиноя, обращенные к Евмею и Филойтию (Od. XXI, 85): νήπιοι άγροιώται εφημερία φρονέοντες («дурачье, деревенщина, только о пустяках думающие»).
Образ жизни свинопаса Евмея в его хижине «на краю поля», очевидно, можно считать типичным для всех άγροιώται. Его главная отличительная черта — почти полная оторванность от внешнего мира, почти полная свобода от всех общественных: связей, за исключением одной единственной — личной зависимости от своего господина. Таким образом, для Гомера «поле» вместе с его обитателями это — синоним почти первобытной дикости, крайней социальной разобщенности. Правильная цивилизованная жизнь, в его понимании, возможна только в полисе. Уже Гесиод, которого отделяет от автора «Одиссеи» самое большее каких-нибудь пятьдесят лет, изображает сельскую жизнь совсем по-иному. Его крестьяне, кстати тоже именуемые άγροιώται (см. Theogon. 26) — свободные люди и живут не вразброс по хуторам, как гомеровские пастухи, а компактными массами по комам (этот термин впервые появляется именно у Гесиода; см.: Opera, 639; также Scutum, 18), находясь все время в тесном общении с себе подобными (общеизвестно, какое значение Гесиод придает добрым отношениям с соседями, соблюдению разного рода общинных обычаев и т. д.).
Подавляющее большинство гомеровских героев живет в юроде и принадлежит, следовательно, к категории πολϊται. Горожанином, безусловно, считает себя Антиной, презрительно третирующий рабов Одиссея не за то, что они — рабы, а за то, что они — мужики, поселяне. Также о Телемахе Евмей говорит с оттенком некоторого упрека, что он почти все время проводит в городе, среди народа, лишь изредка навещая отцовские стада и состоящих при них пастухов (Od. XVI, 27 слл.). И другие знатные итакийцы время от времени покидают город, отлучась по каким-нибудь хозяйственным надобностям (см. например, Od. II, 22; 127), но при этом полис остается их главным местожительством, а сами они считаются горожанами par ехсеllence. За городской стеной постоянно живет Приам вместе со всем своим родом и с прочей троянской знатью. Его сыновья пасут за городом отцовский скот (мотив, несомненно, весьма архаичный, восходящий к древнейшей мифологической традиции и вместе с тем хорошо вписывающийся в общую картину гоме-poBCKofo быта) и выполняют различные другие хозяйственные поручения (Il. XI, 105; XX, 188; XXI, 36 слл.; ср.: V, 313; VI, 25, 423; XXIV, 29; Od. XIII, 222 сл.; XV, 386). Но эти отлучки едва ли могли быть очень продолжительными. Ни о каких загородных постройках, пригодных для жилья, за исключением загонов для скота (см. например, Il. XXIV, 29), поэт в «Илиаде» не упоминает. В «Одиссее» уже появляется какое-то подобие сельской усадьбы. Примерами могут служить дома (δώματα) Эгисфа и Лаэрта (Od. IV, 517 сл.; XXIV, 208 слл.). Поэт, однако, ясно дает понять, что считает отшельническую жизнь вдали от города, вдали от таких привычных для гомеровского аристократа занятий, как дружеские попойки или словопрения на агоре, недостойной благородного человека.[129] Лишь сила обстоятельств может вынудить «превосходного мужа» засесть в своем Деревенском уединении и забыть дорогу в город. Красноречивое тому свидетельство — горестная судьба старого отца Одиссея Лаэрта. Буйства женихов заставили его покинуть город и перебраться в «поле». Здесь он ведет жалкое существование: лишен даже самых элементарных удобств и в холодное время года спит прямо на полу («в золе»), около огня вместе со своими рабами (Od. XI, 187 слл.).
129
Некоторые авторы, в том числе П. Гиро и Эд. Мейер (Guiraud Р. La Propriete fonciere en Grece, p. 69; Meyer Ed. Geschichte des Altertums, II, S. 339) склонны считать, что гомеровская знать не жила постоянно в городе, а лишь наведывалась туда время от времени для участия в народном собрании. Обычным же ее местожительством служили сельские усадьбы. Эту точку зрения резонно оспаривал уже Пельман, полагавший, что главной резиденцией аристократии в те времена был именно полис. — Pöhlmann R. von. Aus Altertum und Gegenwart. München, 1911, S. 145 f.; см. также: Busolt G. Griechische Staatskunde, I, S. 152, 318; Hasebroek J. Griechische Wirtschafts- und Gesellschaftsgeschichte, S. 28; Hoffman W. Die Polis. .. — Festschrift B. Snell. München, 1956, S. 154.